— Я не еврей, у меня чисто немецкая фамилия! — застонал Иосиф Георгиевич.

— Значит, катись в Германию! — отрезал Консенсус.

Но тут Вулдырь схватил доктора за воротник и втянул в квартиру.

— Заходи, гостем будешь!

Консенсус, похохатывая, тащился сзади и похлопывал Иосифа Георгиевича по плечу.

— Так как звать тебя? Шрам? Это что, кликуха такая? — спросил Вулдырь, плюхнувшись на диван.

— Блатной… Паханом будешь у нас? Как раз вакансия свободная…

— Так как величать, папа?

— Иосиф… Георгиевич, — чуть не поперхнулся доктор, услышав как бы со стороны свое имя. Оно показалось ему ужасно нелепым и чужим.

— Сильно, — похвалил Вулдырь. — А попроще можно?

Доктор замялся. Осей его звали самые близкие люди — покойная мама и Люся; ему не хотелось, чтобы бандиты пачкали это имя.

— Ио… — глубокомысленно произнес Консенсус и повторил: — И-о, И-о… Как будто ишак кричит.

— Ио? Фартовая кликуха! — оживился Вулдырь. — Ты будешь Ио! Мы тебя коронуем, ты будешь Ио в законе.

— Прямо сейчас! Прямо сейчас! — захохотал Консенсус. — И-о! И-о!

— Неси трон, — развалившись на диване, командовал Вулдырь.

Консенсус, возбужденный и раскрасневшийся, метался по комнате. Он притащил из кухни стул, насильно усадил на него Иосифа Георгиевича. Вулдырь стал вещать утробным голосом:

— Тебе оказана великая честь: ты будешь королем. Да, сейчас мы тебя коронуем.

— Всячески и с пристрастием!

— Готов ли ты к испытаниям?

Но ошалевший доктор не мог вымолвить ни слова.

— Молчание — знак согласия!

Консенсус содрал с Иосифа Георгиевича халат, притащил из ванной грязную мокрую тряпку и начал хлестать ею доктора по спине, потом вымазал ему лицо. Жертва стонала и уже не могла ни слова сказать, ни протестовать, ни бежать. Лишился Иосиф Георгиевич квартиры, жены, даже халат — и тот стащили с его бренного тела.

— Рассказывай, чего от тебя телка сбежала?

— Затрахал, наверное? Ай-я-яй, как нехорошо!

Консенсус поднял с пола консервную банку из-под кильки и водрузил ее на бритый череп доктора.

— Да здравствует король! Хайль Гитлер! Король Ио! Ура! — Консенсус уже хрипел.

И доктор стал рассказывать свои печальные истории про женщин. Не потому что ему хотелось сочувствия, просто самому надо было облечь в словесную форму все переживания и злоключения последних дней…

— Однажды вечером я пришел с работы, — монотонным голосом начал он свою «одиссею», но Вулдырь перебил:

— Отставить! Все по порядку: какая работа, какого черта ты там делал?

«Мой интеллигентный вид почему-то всегда вызывает у негодяев желание поизмываться надо мной. Подспудный комплекс интеллектуальной неполноценности…»

— Я работаю в психиатрической лечебнице. Я — главный врач.

— Ты сделаешь для нас эсклю… зорную экскурсию, — устало заметил Вулдырь. — Мы будем комиссией цэка капээсэс…

— Но сначала пусть объяснит, почему от него слиняла рыба?

— Шелушил не с той стороны, — пояснил Вулдырь.

— Чтоб ты знал, «рыба» — это тоже женщина, — прошептал Консенсус.

«Буду рассказывать сам для себя», — подумал доктор.

— Да, я главный врач сумасшедшего дома, одетый в китайский халат на голое тело, в один прекрасный момент обнаружил у себя дома записку. Моя жена, моя ласточка, песня, моя надежда в старости, моя единственная сексуальная утеха, в которой я души не чаял, которую обожал больше жизни… Когда любишь, слова льются, как в Ниагарском водопаде..

— Отличный образчик интеллигента, — процедил Вулдырь. — Его, как пескаря, на кукан насаживают, а он про сиськи-матиськи рассказывает.

— Не мешай, — выронил Консенсус. — Вдруг он сейчас скажет такое, чего ты никогда в своей дрянной жихтарке не слышал.

— Ио! Скажи такое!

— Бисер перед свиньями… Такой же бисер метал и я, был соплив в своей любви… Я считал, что женщину можно купить своей страстью, если не купить, пусть будет не точно это слово, то подавить каждодневным напором сексуальной энергии, так, чтобы она постоянно чувствовала, что ее раздавят, если она хоть на миг усомнится в том, что должна разделить себя между кем-то еще. Женщины, как и мужчины, хотят чувства меры. Я не знал чувства меры. Я просто плавал в своем мирке, выслушивал брюзжание своей женушки, ее звать Люся, это не та, которую вы видели. Она сбежала без трусов… Люся была моей Золушкой, да, она была бедна, простушечка из общежития… Я ее покорил. Главврач. Доктор психиатрии.

Увы, так и было. С уст доктора ежеминутно слетали имена Зигмунда Фрейда, Франкла, Юма, Шопенгауэра, Ницше. Они, далекие, представали лучшими друзьями доктора, вчера сидевшими у него на вечеринке. Все они были интересными собеседниками, и Люся с тайным вожделением ждала, когда супруг познакомит ее с этими людьми. Она не подозревала, что все они давно умерли.

— А однажды, — продолжал печальную исповедь Иосиф Георгиевич, — я пришел вечером домой и — о ужас! — обнаружил на столе записку. От Люси. Она писала, что вся ее жизнь со мной была ошибкой, что ее все раздражало во мне. Во мне, человеке, который вытащил ее из паршивого общежития, которого она слушала, открыв рот!.. Ей не нравилось, как я причмокиваю за обедом, не нравились мои вывернутые ноздри… — Доктор непроизвольно почесал нос. — Ее раздражали, видите ли, мои руки в старческих веснушках, мои глупости и умничанье. Даже мой запах — о подлая самка! — убивал ее!

Бандиты расхохотались.

— А ты, оказывается, та еще вонючка! — поспешил заметить Вулдырь.

— То-то я смотрю, вонища появилась! — добавил Консенсус.

— Мой запах напоминал ей запах прокисшего молока… — не обращая внимания на реплики, продолжал доктор. — Кроме того, ей надоело стирать мое белье, она обзывала меня чмом и идиотом… Не знаю, где она нахваталась таких слов…

Последовал новый взрыв хохота. Шрамм сделал глубокий вдох.

— Она еще написала, что ей всегда не хватало настоящего мужика, который бы драл ее как козу. Она жила с подавленным либидо.

— Ну и прикольная у тебя телка! — оценил Вулдырь.

— Она забеременела от другого человека, в чем и призналась мне. И в конце своей записки предупредила, чтобы не вздумал ее искать, иначе мне оборвут все выпуклости.

Бандиты корчились от смеха не переставая.

— А к кому она ушла, рогоносец? — задыхаясь, спросил Консенсус. — Познакомил бы со своей Люськой. Мы бы ее отодрали по первому сорту!

— Она ушла к Кара-Огаю, — ответил Иосиф Георгиевич.

— Понятно, — после паузы озадаченно отреагировал Вулдырь. — Баба не промах.