через залы, набитые солдатней, в приемной молодые люди собрались вокруг белого рояля: тоненький, с вдохновенным лицом, шпарил новомодное танго.

— Звуки борделя, — не удержался Дебольцов. — А что, господа, это ведь традиция: в любом городе вино и бабы, а как взяли — дураки будем, если не попользуемся…

— Конспи-иративный… — врастяжку произнес пианист, не прекращая перебирать клавиши. — Ра-азве-едчик… А что, господин разведчик, поглядели на красные тылы? Убедились? Что все к е… матери катится… Может, вам это теперь ближе? — и вдохновенно заиграл «Интернационал».

— Прошу, господа… — прищурился: «Офицеры — адъютантик невысок, щеголеват, аксельбанты».

— Вы кто по чину? — Бабин пригладил усы. Адъютант молча показал нашивку на рукаве.

— Это я не понимаю, — поддержал Дебольцов. — Это — у чехов. А вы претендуете быть русской армией?

— Генерал суров… — нехорошо улыбнулся. — Со мной — можно. А с ним… Он вас расстреляет.

Вошли. Картины на стенах, скульптуры на подставках, огромный персидский ковер. Богатый человек жил…

За столом — в белой исподней рубашке, безликий, только нос торчит. Рядом еще один адъютант — аккуратно чистит яблоко. Почистил, протянул почтительно:

— Пожалуйте, господин генерал.

— Ну? Что? — впился, словно высверлить хотел. Глазки маленькие, ушли под лоб. — Какого вам рожна? — начал грызть яблоко.

Дебольцов протянул «шелковку», Бабин — свое удостоверение.

— Вот оно что… — положил документы на стол. — Ну и что же надобно от нас господину Деникину? Или вот — дворцовой полиции? — посмотрел хищно. — Да мы ваших людей… Как вас там? — снова заглянул. — Ротмистр? Мы ваших людей расстреливаем за преступления, совершенные при царизме. Что вам надо?

— Я требую, полковник, немедленного расследования, — произнес Дебольцов ровным голосом.

— Ко мне следует обращаться «господин генерал», — уперся ладонями в стол, видно было: дрожит от ярости.

— Не знаю. На вас нет погон. Кроме того, мне известно, что покойный император пожаловал вас только «полковником». А лампасы у вас — от коммунистов.

— Подержи-ка, милый… — отдал недоеденное яблоко адъютанту, встал — брюки у него действительно были с лампасами. — Да вы как… как смеете? Это решение законного правительства. Не вам судить!

— Бросьте, полковник. Дирекция ваша — все коммунисты. Только не уважаемые товарищем Лениным. И потому для меня вы только полковник. Я требую расследования. Убита Семья.

— Какая еще… семья? С огнем играете, господа хорошие…

— Семья в России одна: царская.

— Напрасно стараетесь. — Командующий подошел вплотную и покачал указательным пальцем перед лицом Дебольцова, потом ротмистра. — Забирайте ваши бумажки. И благодарите судьбу за то, что не приказываю вздернуть. Вон!

— Что ж, полковник… — процедил Дебольцов, пряча «шелковку». — Господь рассудит нас.

Бабин щелкнул каблуками:

— Честь имею, ваше превосходительство. Погибла Россия.

* * *

Теперь надо было попасть в урочище Четырех Братьев: по слухам, вторая часть трагедии разыгралась именно там. Поезда по Горнозаводской линии ходили только воинские, пешком же… Безнадежная была затея.

— Остановим извозчика? — предложил Дебольцов.

— А деньги?

— Бог подаст… — Дебольцов вышел на проезжую часть. Ах, город, город, какой ты весь кривой и поганый, ненатуральное в тебе что-то, и воздух вдруг потяжелел — словно в морге… — Эй, братец! — позвал обшарпанный фаэтон. — Окажи милость…

— Чего тебе, шелупонь? — подозрительно свесил голову ванька. Был он лет тридцати, глаза смотрели внимательно, недружелюбно.

— Отвези к сто восемьдесят четвертому переезду.

— По Нижне-Тагильской, что ли? А чего ты-то там потерял, Петькя?..

— Меня зовут Алексей Александрович. Он, — кивком обозначил Бабина, — Петр Иванович. Я — флигель-адъютант покойного императора. А Петр Иванович — ротмистр дворцовой полиции в Санкт-Петербурге.

Извозчик долго не отводил немигающих глаз. Потом сказал раздумчиво:

— Не врете… Прощенья просим — говорите правду.

— А ты — психолог?

— Слово незнакомое, суть понятна. Да. Я лица различаю. И слова. Поехали.

Плотиной выехали к кафедральному собору, свернули направо, вскоре обозначился Верх-Исетский завод и поселок при нем. Дома были все больше низенькие, на два-три окошка, черные от времени бревна и гнилые крыши не свидетельствовали о достатке. Дальше дорога пошла полями, и вдруг обрушилась такая тишина, что ошеломленный Дебольцов тронул извозчика за плечо и шагнул на дорогу. Красиво было… Разливались жаворонки, повиснув плывущими точками над землей, шелестела трава — как мирно было все, как спокойно.

— А это что? — Бабин склонился над глубоким следом — судя по всему, автомобильного колеса.

— Это след грузовика, — не задумываясь ответил Дебольцов. Он знал, тут не могло быть ошибки.

Впереди загудел паровоз. «Железка, — обернулся возница. — Разъезд, будка то есть, она на той стороне рельсов».

— А это что? — спросил Дебольцов. — Болото?

— Это лог, господа хорошие… Этот авто трупы вез? — След чернел по наезженной дороге сильно, он будто звал…

— Этот… — повернул Дебольцов голову. — Тебе интересно?

— Россия порушена. Без царя — она не Россия, а так…

Колеса загромыхали по деревянному настилу из веток и бревен — или шпал? В грязи не очень было видно.

— Давно мостки? — спросил Бабин.

— В прошлом году мотал-от в Коптяки, на озеро, рыбу брать — не было́.

«Не было́… — повторял про себя под цокот подков Дебольцов. — Не было́…» Нелепая мыслишка вдруг закрутилась в голове, страшная и странная, вслух такое не произнести, и все же…

— Ты про урочище слыхал?

— Что ж, господин полковник… Конечное дело — слыхал. У кого в нашем беспутном городишке душа болит — те все слыхали. Тамо шахты старательские, тамо коптяковские хрестьяне иконки, камушки ценные — так говорят — находили — в кострищах. Ишаку не понять, что одежу в этих кострах большевики жгли. Тамо теперь судебное следствие наряжено. Туда ведь едем?

— Туда. — А мыслишка крепла: «Бревнышки, бревнышки эти — они не зря. Они не сдуру на дороге появились…» Но