Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А это мы сами посмотрим, дома он или нет, – хищно усмехнулся Черепанов.
И, предъявив женщине постановление на обыск, оттер ее в сторону. За ним устремились подчиненные ему оперативники, а также спецназовцы во главе с начальником. Я же, взяв женщину под руку и приблизив губы к ее уху, любезно спросил:
– Не узнаете меня, Надежда Викторовна?
Она с недовольством отстранилась, а высвободив руку, тряхнула ею, будто сгоняла с нее нечистую силу.
– Нет, – резко и хлестко ответила она.
– А мне кажется, узнаете. Должны были видеть, как я пытался проникнуть к вам в дом, кружил возле него, – сказал я, осматриваясь по сторонам.
Я почему-то думал, что двор вымощен тротуарной плиткой, выстелен английским газоном и освежен каким-нибудь причудливым фонтаном в готическом стиле. Но от ворот к дому тянулась гравийная дорога без всяких бордюрных контуров, а все остальное пространство сплошь поросло обычной для этих мест травой. Можно было подумать, что двор находится в процессе благоустройства, но не похоже было, что здесь идут работы – ни стройматериалов, ни мусора.
– Не знаю, в это время меня здесь не было, – сурово посмотрела на меня женщина.
– В какое такое время? – торжествующе повел я бровью.
– Когда вы пытались проникнуть в дом, – еще не осознав подвоха, но уже встревоженно пояснила экономка.
– А когда я пытался в него проникнуть?
Надежда Викторовна назвала точную дату и время.
– Так, а кто сказал вам, что именно я пытался проникнуть к вам в это время?
– Но вы же капитан Петрович, – сказала она, тщетно пытаясь скрыть растерянность.
Наконец до нее во всей полноте дошло, какую оплошность она допустила.
– А разве я представлялся? Представлялся мой начальник, майор Черепанов. А я, насколько помню, в сторонке стоял. Откуда же вы тогда знаете, кто я такой?
– Ну, я догадалась, – совсем уж растерялась она.
– А вот маленьких дурить не надо, некрасиво это, поверьте мне…
Я взял женщину под руку и повел в дом. Она не сопротивлялась, но явно давала понять, что вынуждена повиноваться.
Входной холл показался мне насколько просторным, настолько и скромным. Стены в многослойной грунтовке серого цвета – ни краски на них, ни обоев, на полу плитка грубой фактуры, железобетонная лестница с чугунными перилами, массивные двери из тяжелого дуба. Здесь не было строительной пыли, характерной для помещений с незаконченным ремонтом, но складывалось впечатление, что работы здесь непочатый край. И лестницу не мешало бы облагородить, и стены. Впрочем, если хозяева дома пытались создать атмосферу грубого и скудного средневекового замка, им это почти удалось. Но тогда не мешало бы повесить на стены флаги с гербами, копья, щиты и мечи; и чучело в рыцарских доспехах вполне гармонировало бы с готическим стилем.
Я открыл ближайшую дверь и увидел небольшое помещение, похожее на вахтенную комнату. Стол, мониторы с мерцающим на них изображением фрагментов окрестной местности, пустующее кресло, мягкая кожаная кушетка. Здесь было чисто, из открытого окна поступал свежий воздух, но я все же учуял казарменный дух, присущий служебным помещениям: едва уловимо пахло обувным кремом, табаком и мужским одеколоном. Кто-то дежурил в этой комнате, и не так давно. И наверняка не Надежда Викторовна несла здесь вахту. Хотя она могла присутствовать в этой комнате, когда на мониторах мелькало мое лицо.
– Вот вы где меня видели, и не надо этого скрывать, – показав на монитор, сказал я.
В помещение ввалился старший лейтенант Кузема, опер из нашего отдела, но, увидев, что я занят разговором, почтительно сдал назад.
– Но это не так, – сокрушенно мотнула головой экономка.
– Так, моя дорогая, так…
Я усадил ее на кушетку, а сам занял место за пультом слежения. Из кадров обзора на мониторе я нашел пристань и лестницу, по которой не так давно забрался в пещеру, увеличил изображение. Представил, что отсюда из кресла наблюдали за тем, как я по своей глупости лезу в ловушку, как насмехались надо мной. И вряд ли улыбку, выступившую на моих губах, можно было назвать доброй.
– Где здесь рычажок или кнопка? – спросил я и провел рукой по гладкой поверхности стола.
– Какой рычажок?
– Которым приводилась в действие решетка.
– Какая решетка?
– В пещере… Не надо изображать дуру, Надежда Викторовна. Поверьте, вам это совершенно без надобности. Угадайте почему?
– Почему?
– Потому что вы и есть дура. И это не оскорбление, это факт… Я не знаю, кто такой Прилепов Давид Юльевич, но я прекрасно знаю, что собой представляет его сын. Вы думаете, почему я не мог попасть к вам в дом в прошлый раз? Потому что у нас не было доказательств его вины. А сейчас доказательства есть, как есть и постановление на арест Гарри Прилепова. Он убил супружескую чету Сухниных, причем с особой жестокостью. А вы его покрываете. Значит, вы соучастница преступления. Вам это нужно?
– Я не знаю, о чем идет речь, – сказала женщина и поджала губы, чтобы я не видел, как они дрожат.
– Бросьте, не надо. Я назвал вас дурой, хотя должен признать, что вы умная женщина. Ведь это вы предложили Гарику отпустить Арину, правда?
– Какую Арину? – напряженно, как будто я задел ее за живое, посмотрела на меня экономка.
– Арину Верховцеву. Гарик убил ее сестру, а ее саму похитил. И здесь, в этом доме, она тронулась рассудком. К счастью, есть светила в медицине, которые смогли привести ее в чувство, – преувеличил я. – Арина рассказала, что с ней случилось… В общем, мой вам совет, не стройте из себя невинную овцу. Вы же умная женщина, вы должны понимать, что спасти вас может только чистосердечное признание.
– Насколько я знаю, чистосердечное признание смягчает вину преступников. Но я не совершала никаких преступлений…
– Тем более. Дайте свидетельские показания и живите спокойно.
– Но я не могу, – опустив голову, мотнула ею женщина.
– Что вы не можете? – Я чувствовал себя пилотом штурмовика, пикирующего на цель, до которой, наконец, добрался после долгого перелета над вражеской территорией.
Осталось только точно сбросить бомбу и уничтожить вражеский объект. Но ведь можно и промазать. А еще и сбить могут над этой самой целью…
– Не могу, – еще ниже опустила голову она.
– Значит, вам есть что сказать. Есть, но сказать не можете, – сделал я вывод.
– В том-то и дело, что нечего… Гарик не мог никого убить. Он бедный и несчастный человек, страдающий умственными отклонениями. Он олигофрен с рождения, но поверьте, нет более безобидного существа, чем он…
Надежда Викторовна все так же держала голову опущенной, видимо, для того, чтобы не смотреть мне в глаза.