— Хлоффеля? — на этот раз удивление настоятеля было искренним. — Так он с вами заодно?

— Я же сказал вам, что работаю один, — с лёгким раздражением в голосе ответил беглый веркувер. — А господин Хлоффель — честный, но слабый человек. Он не сможет отказать мне в маленькой просьбе. И не вынуждайте меня повторять вам те же доводы, что убедили его.

Не ожидавший новых угроз священник вздрогнул и выронил блокнот. Затем машинально потянулся к подсвечнику, чтобы осветить пол под ногами.

— Не трожь свечу, старик! — зашипел на него веркувер. — Ты кого вздумал обманывать? Думаешь, я не вижу, как ты вокруг неё вертишься? Да я тебя…

Договорить он не успел. Через открытую верхнюю створку окна в комнату влетел небольшой продолговатый предмет. Судя по звону разбившегося стекла, это была обыкновенная бутылка. Но содержащаяся внутри неё жидкость оказалась не такой обыкновенной. С лёгким шипением она начала быстро испаряться, поднимаясь вверх фиолетовым на фоне горящей свечи дымком и распространяя по комнате запах гниющих овощей.

Впрочем, два рухнувших на пол тела не успели этого почувствовать.

Пинкель

Начальник криминального департамента Гейдл в бешенстве наматывал круги вокруг стола, а стоящий на вытяжку Пинкель безуспешно пытался догадаться, что означает внезапный переход обычно вежливого шефа «на ты».

— Да ты хоть понимаешь, что натворил, Пинкель? Мало того, что вёл незаконную слежку за уважаемыми представителями святой церкви Господа нашего, — шеф привычно закатил глаза к потолку и правой рукой коснулся ширинки брюк. — За одно это я больше часа оправдывался в главной префектуре. Так нет же, тебе ещё понадобилось ворваться в дом настоятеля и причинить серьёзный вред его здоровью!

— Но ведь пастору грозила опасность, — робко возразил инспектор и едва успел увернуться от пролетевшей над головой папки с его же собственным делом.

— Ах, ты, засранец! — начальник разошёлся не на шутку. — Он ещё будет умничать! Благодари Бога, что настоятель оклемался и смог подтвердить твои слова. А то сидел бы ты, умник, сейчас в камере. Ну да ладно, даже это я смог бы как-то замять. Но чем ты обезвредил преступника? Секретным оружием, которое пока даже не поступало в распоряжение департамента! Как мне объяснить Магистрату, откуда оно у тебя взялось?

— Я не могу вам этого сказать, господин Гейдл, — пробормотал Пинкель, опустив голову.

Он догадывался, что не справится с бывшим веркувером в честной борьбе, и потому подключил старые связи, обратившись к знакомому контрабандисту. За парнем числился давний должок — пришло время расплатиться. Склянка с веркуверской отравой, надо признать, сработала на славу. Но пусть его теперь хоть из города выселят, инспектор своих людей не сдаст — дело принципа.

— Тоже мне, герой! — уже мягче усмехнулся шеф. — Оружейник Зидль, ранее уже находившийся под подозрением по поводу контрабанды, во всём сознался. Да не волнуйся ты так, ничего с ним не случится. Он же гений. Такими людьми Магистрат не разбрасывается. Штраф и отлучение дважды по сорок дней — вот и всё наказание. А вот тебя, Пинкель, мне отстоять не удалось…

Шеф тяжело вздохнул и наконец-то сел в кресло.

— Собирайся! С сегодняшнего дня ты переводишься в городскую стражу. На испытательный срок — в чине капрала. А потом, может, и в поручики выбьешься. А вот когда тебя теперь в церковь пустят, я даже приблизительно сказать не могу. Всё, свободен!

Больше не обращая внимания на бывшего подчинённого, Гейдл снова поднял глаза к небу:

— Господи, с кем приходится работать?! Этот хоть ещё через раз думал — то головой, то жопой. А остальные ведь соображать совсем не умеют.

— Шеф! — прервал его сетования Пинкель, которому терять было уже нечего.

— Ну, что тебе ещё, капрал?

— Скажите, шеф, это был он?

— Кто — «он»? Какой «он»? — Гейдл не сразу понял, о чём идёт речь. — Ах, о-о-он! Да, тот самый беглец. Веркуверы его уже опознали. Хотя и с трудом.

— Почему с трудом?

— Да я и сам не понял. Говорят, он раньше был худым. А теперь похож на торговца с хлебного ряда.

— И что с ним теперь будет?

Пинкель вряд ли смог бы объяснить, почему его волнует судьба пойманного преступника, но почему-то это казалось важным.

— Казнят, разумеется, что ж ещё с ним делать? — равнодушно ответил шеф. — Правда, миссия требовала, чтобы преступника выдали Ордену. Но Магистрат упёрся. У нас у самих развлечений мало. А парень там у себя особых бед не натворил, даже веркуверов он ухлопал уже здесь, в городе. Так что по договору мы имеем право его судить. Уже и карусель на Рыночной площади установили. Только придётся немного подождать. Крепко он твоей гадостью надышался, до сих пор не пришёл в сознание…

— Эх, Пинкель! — без всякого перехода снова завздыхал Гейдл. — Что же ты наделал, дуралей?! Это же могло быть твоё лучшее дело!

Луфф

— Господин волшебник, а колдовать — трудно? — молодая глыбарьская самка окликнула меня говорящим, как у настоящего человека, ртом. Всё никак не могу к этому привыкнуть…

Похоже, обитатели деревни окончательно расслабились, приняв меня за своего. Сначала только фрайчата осмеливались дразнить из-за угла. А теперь, хоть староста и запретил беспокоить господина мага по пустякам, полезли все подряд, безбоязненно. Даже самки.

— Нет, ничего особенно трудного, — пересилив себя, честно ответил я.

До чего же вы докатились, милейший Луфф! Беседы с самками. Их здесь, правда, называют женщинами, в крайнем случае девками или бабами, но разве это что-то меняет? Хотя, если разобраться, разговаривают же фраи со своими домашними животными — свинами — и ничего предосудительного в этом не видят. Чего ж я так переживаю?

— А вы долго на волшебника учились?

— А я совсем не учился. Само как-то получается.

В том-то и дело, что на самом деле переживать есть из-за чего. Выяснилось, что порошок, которым меня снабжает Бо, имеет прелюбопытнейший побочный эффект. С одной стороны, приятный, показывающий, что я практически восстановился после болезни. А с другой… Делает из меня религиозного фанатика, да вдобавок изрядно мешает при ходьбе. Даже в юные годы я такого позыва к молитве не испытывал. А тут, как нарочно, эта самка рядом вертится. Молодая, крепкая. Подумаешь, что я ростом ей до плеча — это не главное. В нашем храме таких крупненьких, в теле, выделяли самым уважаемым прихожанам. А здесь-то и храмов нет. И вообще всё очень запутано. Большинство самок принадлежит кому-то из фраев. Но те либо сами молятся с ними, либо берегут для последующей продажи. С самими фраями я бы ещё попытался обговорить условия сделки, но Тляк утверждает, что