– Ты украла его?

Мы обе знали, что я не могла купить нож. Дедушка и бабушка никогда не давали мне деньги, даже те, которые присылали мне люди после того, как я ушла с болота, хотя они и предназначались для меня. Они говорили, что деньги вложены во что-то под названием «траст», а значит, трогать их нельзя. Когда мне исполнилось восемнадцать, адвокат, которого я наняла, чтобы получить их, сказал, что никакого траста нет и никогда не было, что, в общем-то, неплохо объясняло, откуда у дедушки с бабушкой появились «Форд Ф-350» и «Линкольн Таун Кар». Я все время думаю о том, что, если бы дедушка и бабушка были меньше озабочены тем, как бы заработать на случившемся с их дочерью, и больше тем, как помочь ей прийти в себя, маме жилось бы намного лучше.

Бабушка опустилась на колени и достала коробку из-под кровати, что было нелегко, с ее-то лишним весом и больными коленями. Она высыпала содержимое на кровать, схватила нож, принялась размахивать им и вопить, как будто я не сидела всего в двух футах от нее. Я могла бы услышать ее, даже если бы она говорила шепотом. До сих пор ненавижу, когда люди кричат. Можно что угодно говорить о моем отце, но он никогда не повышал голос.

Нож был особенным, и, как только мама его увидела, она сразу поняла, что раньше он принадлежал отцу. Она зажала рот ладонью и принялась отступать от кровати так, словно нож был коброй и собирался на нее напасть. Но она хотя бы не вопила. Мама до сих пор пугалась, когда сталкивалась с чем-то, что напоминало ей об отце, или когда кто-то произносил его имя, хотя к тому моменту прошло уже два года после ее освобождения. Похоже, терапевт у нее и правда был что надо.

Бабушка отнесла коробку в полицию. Отпечатки, которые полиция обнаружила на ноже, совпали с теми, которые они нашли в хижине. Они до сих пор не знали имени отца, но отпечатки подтверждали, что он находился где-то в этой местности. Детектив заверил родителей мамы, что они поймают отца и что это лишь вопрос времени, и не ошибся. Расспросы об индейце с большой коллекцией ножей привели их к заброшенному лесоповальному лагерю к северу от водопада Такваменон, где отец жил с парой других представителей Первой нации. Тогда нередко нанимали канадских индейцев на работу на лесопилке, которой больше никто не интересовался. Индейцев селили в трейлере или кемпере и раз в неделю привозили бензин для генератора и продукты, а расплачивались наличными, просто выдавая их на руки.

Я много раз пересматривала на «Ютьюбе» запись рейда ФБР, сделанную нагрудной камерой сотрудника. Она похожа на отрывок из сериала «Закон и порядок», где в главной роли – мой родной отец, хотя этот отрывок очень короткий. Все в основном говорят шепотом, к тому же камера поворачивается под странными углами, пока отряд занимает позиции за бревнами, под бульдозером, за прицепом и даже отхожим местом: они не собирались упускать ни единого шанса. Потом на записи долгое время ничего не происходит, потому что они ждали, когда отец и двое других мужчин, вместе с которыми он жил, приедут с дневной вырубки. Выражение папиного лица в тот момент, когда все они выскочили, направив на него оружие с криками «Лежать! Лежать!», до сих пор меня смешит. Но оно мелькает очень быстро, поэтому, чтобы поймать его, нужно нажать на паузу. Я уверена, его работодатель был весьма удивлен, когда узнал, что скрывает человека, занимавшего первое место в списке особо опасных преступников ФБР.

В теории с тех пор, как мой отец пустился в бега, он мог оставаться на свободе всю жизнь, потому что тогда никто не знал, кто он такой. Мы с мамой всегда полагали, что Джейкоб – это его настоящее имя, да и с чего бы нам думать иначе? Но это все, что мы о нем знали. Я всегда считала, что полицейский художник неплохо справился, рисуя портрет отца. И все же его лицо было очень похоже на лица многих других мужчин, поэтому, хоть и нельзя было включить телевизор, развернуть газету или проехать по шоссе, не увидев его портрета, из этого в итоге ничего не вышло. Вы, наверное, подумали, что родители отца наверняка узнали сына и обратились в полицию, но, наверное, им было тяжело признать, что их сын – похититель детей и убийца.

Люди говорили, что отец устал жить в бегах и поэтому открылся мне. А я думаю, что ему просто стало одиноко. Он скучал по нашей жизни на болоте. Скучал по мне. Или мне нравилось так думать.

Долгое время я винила себя в том, что его поймали. Папа доверился мне, а я его подвела. Мне следовало быть осторожнее, хранить вещи, которые он мне дарил, в более безопасном месте, позаботиться о том, чтобы моя коллекция не попала в руки людей, которые хотели ему навредить.

Позже, когда я поняла весь масштаб его преступления и то, как оно повлияло на мою мать, меня уже не так беспокоило, что он проведет весь остаток дней за решеткой, даже несмотря на то, что именно я отправила его туда. Но мне было искренне жаль, что ему больше никогда не позволят побродить по болоту, поохотиться или порыбачить. Впрочем, у него был шанс покинуть этот район. Он мог уйти на запад, в Монтану, или на север, в Канаду, и никто никогда не призвал бы его к ответу. То, что он присылал мне подарки, из-за чего его в итоге и поймали, было его ошибкой, а не моей.

Я вытаскиваю рубашку офицера у него из-за пояса и краем стираю слова, которые отец написал на его груди, а затем снова переворачиваю тело на живот, возвращая в то положение, в котором нашла. Я понимаю, что нарушаю картину преступления, но я не собираюсь оставлять отцовское сообщение на груди у мертвого копа, тем более что полиция и без того считает меня возможной соучастницей. Взбираюсь вверх по оврагу. Мне кажется, что меня сейчас вырвет. Отец убил этого человека из-за меня. Он оставил для меня его тело, как кот, который подбрасывает дохлую мышь хозяину на крыльцо.

«Для Х.»

Слова исчезли, но сообщение уже выжжено у меня в мозгу. Способность отца оборачивать любую ситуацию в свою пользу лежит за рамками моего понимания. Он не только предвидел, что я отправлюсь на его поиски именно по этой дороге. Заметив полицейскую машину, он угадал, что ее водитель находится здесь в одиночестве и что его инстинкты сработали правильно, но совсем не вовремя. А после он выманил офицера из машины и завел в овраг с единственной целью – устроить для меня всю эту сцену и сделать так, чтобы я ее нашла. Я представляю, как он перебежал дорогу прямо перед полицейской машиной, чтобы коп сообразил, что это именно тот человек, которого все ищут, остановился и припарковался. Он мог прихрамывать, чтобы полицейский подумал, будто он ранен и потому не опасен, а затем, притворившись, что его силы на исходе, увлек копа в кусты. Он наверняка позволил офицеру как следует пофантазировать о том признании, которое он получит за то, что поймал беглого заключенного в одиночку, прежде чем обойти его со спины и выстрелить.

Интересно, что еще он для меня припас.

Вернувшись на дорогу, я сразу иду к своему грузовичку. Открываю пассажирскую дверь, засовываю руку внутрь и пристегиваю к ошейнику Рэмбо поводок. Рэмбо скулит и вырывается. Он явно чует в воздухе кровь и мое напряжение. Я позволяю ему дотащить меня до оврага, чтобы он вдоволь нанюхался запаха, который оставил там отец, и снова возвращаюсь на холм. Нужно позвонить и сообщить об убийстве. Пусть власти занимаются поисками отца, а мне надо вернуться домой, к мужу. Но все же сообщение, которое отец оставил на теле убитого человека, было адресовано мне.