В доме, как я уже успел догадаться, меня ждал бургомистр, наряженный ровно в такой же кафтанчик, как и барахтающиеся за окном дети, разве что тот ему был впору. Он сидел в кресле-качалке и неистово качался, попутно, как я понял, выясняя с Венславской, на какое обеденное меню привык рассчитывать. Он «абсолютно» не ел овощи, а всему остальному предпочитал простоквашу с белым хлебом, как обычные «весняки».

В столовой на тех же местах, где с утра сидели и пытались изобразить ради хозяев приличное городское общество взрослые гости, теперь спорко стучали ложками ребята с простыми крестьянскими лицами и самыми незамутненными манерами. Дети Венславских старались не привлекать к себе внимания и изучали соколят как бы случайными взглядами. Вчерашняя именинница так лупила глаза, что выронила вилку и, поднимая ее с полу, опрокинула стакан. Когда она выползла из-под стола, она была очень красная, а в глазах прямо стояли слезы. Когда дети наелись, их отпустили гулять в сад, а взрослые перешли в зал пить чай.

За чаем бургомистр пересказал свежий доклад начальника санитарно-эпидемической службы города.

– Знаете ли вы, что по улице Гоголевской немецкий военный госпиталь устроил свалку послеоперационных отходов? Ну то есть бинтов окровавленных, марли, ампутированных конечностей и прочего в таком духе. Ну и вот оказалось, что все это зарывали совсем не глубоко, и потом собаки растаскивали отходы по городу. Обнаружилось это просто: мимо ратуши пробегала, поджав хвост, дворняга с человеческой рукой в зубах, чем всех заинтересовала.

Дамы и часть мужчин на этом стали тяжело вздыхать и охать, а Венславский только вежливо спросил, к чему бургомистр, собственно, вел.

– Да ни к чему. Просто к слову пришлось. Я никогда ни к чему не веду и просто рассказываю, что знаю.

В наступившей паузе Лида пихнула меня в бок, и я с плохо разыгранным энтузиазмом рассказал про свой звонок в Смоленск. Разумеется, я ничего не сказал о реальном разговоре, а вместо этого нагнал туману в том духе, что старик скоро дернет все нужные ниточки, и вот тогда уже все прояснится. Жена Венславского объяснила свою просьбу гостям почти в тех же словах, в каких объясняла ее мне, разве что чуть больше стесняясь. Венславский нахмурился, но ничего не сказал. Навроцкий с довольным лицом сложил руки на груди, словно предчувствуя хороший скандал.

– Ужасное? – переспросил бургомистр. – Как же, тут произошло ужасное, и как раз пару лет назад. Мне недавно рассказывали эту историю в Минске.

– О чем вы? – заволновалась Венславская.

– Ну слушайте. Здесь, вот в этом самом доме, большевики устроили расправу над великим белорусским поэтом. Как же его. Фамилия из головы вылетела. Олехнович не Олехнович, Ленкевич, Хотькевич, нет, не то. Не помню. Но да и бог с ним, неважно, как звали.

– Подождите, что за расправа? – увидев, как моментально побледнела жена, напрягся Венславский. – Какая еще расправа?

– Обычная бессудная казнь, – уверенно тараторил своим высоким голосом бургомистр. – Наш деятель еще дореволюционный, автор множества брошюр и гражданственных – можно так сказать? –стихов доверился советским подлецам и приехал в СССР. Его подвергали гонениям за это и мучили, а потом и убили.

– Позвольте, – вмешался Брандт, – прямо тут гонениям подвергали?

– Что?

Прямо под окном один наевшийся соколенок так наподдал по заднице другому, что от звука аж стекло задрожало. Следом в открытое окно полился поток отборной матерной брани и звонкий смех. Растерявшийся было бургомистр подскочил к окну и пообещал лично выдрать вообще всех. Соколята испарились.

– Прошу прощения. Что вы говорили?

– Я говорил насчет вашего, м-м, поэта. Как он тут оказался вообще, этот герой национального возрождения?

– Он здесь жил, – пожал плечами бургомистр. – Это был его дом. Видели, на входе на колонне выбиты буквы? Это аббревиатура союза писателей БССР.

– То есть его мучили в двухэтажном особняке? С садом? Или тогда сада не было? Александр Петрович, при вашем батюшке был уже этот сад, в котором сейчас пионеры резвятся?

Венславский рассеянно кивнул. Венславская испуганным шепотом спросила у него:

– Саша, о чем они?

Он пожал плечами. За окном кому-то смачно харкнули в рожу.

– Выходит, в саду тоже мучили поэта.

Бургомистр насупился. Из сада снова донеслись звуки возни и приглушенного хрюканья.

– Не понимаю, над чем вы смеетесь. По-вашему, казнить людей – нормально?

– Да говорю же вам… Чего?

– Казнить людей…

– Ах, да. А смотря где. Вашего поэта где казнили? Здесь?

– Откуда мне знать. Вряд ли здесь. Увезли в Минск, там без суда и следствия расстреляли в подвале, как собаку…

Издалека, со стороны реки, что ли, разом донеслись неповторимые звуки мальчишеского баса, мелкого собачьего лая и плеска воды от прыжка бомбочкой. Венславская закрыла лицо руками. Навроцкий прыснул в кулак. Лида сидела, разинув рот.

– Хорошо, а оказался он здесь как? В этом доме? Приехал из эмиграции?

– Ну да, к чему вы ведете...

– Сразу из эмиграции сюда приехал? В этот дом? – Брандт наверняка видел, что Венславские, да и все присутствующие, не одобряют его тираду, и потому специально смотрел только на бургомистра. – Перешел польскую границу и сразу сюда поехал жить?

– Нет. Не знаю. Откуда мне знать?

– Нет? А куда он тогда сначала поехал? В какой город?

– Может, он и не из эмиг эмиграции приехал. Какая разница?

– Ах, так не из эмиграции. Так а чего же его тогда в 29-м в ссылку не отправили? Или в 34-м пять лет лагерей не дали? Или…

– Что ж, по-вашему, всем обязательно должны были срок давать?

– Что? Да, всем. Порядочным так точно всем.

Бургомистр начал понимать, куда идет разговор, но прежде чем успел что-то ответить, оказался прерван нянюшкой, которая так шумно спускалась по лестнице, приговаривая «я вам не мешаю, я вам не мешаю», что заглушила даже орущих на реке детей. Венславская увидела ее последней и в ту секунду, как собралась спросить, что случилось, очутилась в объятьях, оказывается, еще раньше сбежавшей из плена послеобеденного сна дочки. Девочка зарылась ей в платье и, судя по отдельным звукам, пыталась попросить разрешения тоже пойти на реку. С лестницы высунулись головы двух мальчиков.

– Ну какая река, утром же ходили. А сейчас спать надо.

Девочку, поперек тельца, как распутавшееся одеяло, подхватила нянюшка и, все