Ночью машина увезла Коломбу и Танкреда в Париж. Она совсем не может дышать, и ее придется положить в клинику.

* * *

Мы сутки напролет терзаемся неизвестностью в ожидании новостей от Коломбы, а получив их, впадаем в отчаяние. Ее легкие не работают, пища не задерживается в организме, она еще больше похудела. Выхода нет – Коломбу переводят в реанимацию.

Брюно сначала борется, надеясь выстоять, но в конце концов ломается, терзаемый страхом за Коломбу. Он не может справиться с несколькими драмами сразу, все время что-то бормочет как одержимый, никого не слушает, живет в ощущении грядущей катастрофы.

В довершение всех бед я скоро улетаю в Канаду, потому что три года назад согласился председательствовать на Книжном салоне в Квебеке.

Что делать?

«Всегда выбирай жизнь», – говорила мама.

* * *

Я собираю чемоданы. Наблюдаю за Фуки. Она стремительно дряхлеет. Моя бесценная собака, вскакивавшая с постели свежей, нарядной, с гладкой шерстью, теперь не просыпается сама – ее требуется встряхнуть, – а форму набирает только к середине дня.

Я опускаюсь на колени, ласкаю Фуки, шепчу ей на ухо:

– Держись, милая! Только не умирай! Я этого не вынесу.

Она серьезно смотрит на меня глазами цвета красного янтаря.

* * *

Коломбу занесли в национальный реестр на срочную пересадку легких. Врачи считают, что это единственный способ спасти ей жизнь.

Но вот беда: чтобы оперировать – если появится донор, – придется прервать беременность.

Коломба поняла и уже две недели оплакивает свое дитя.

* * *

Человек меньше думает о смерти, когда сражается за жизнь.

В этот момент я не множу философские размышления о краткости бытия, невыносимости человеческого существования и абсурдности судьбы. Я больше не вопрошаю жизнь. Я ее жажду. Для Коломбы.

Жизнь, только жизнь! Я изобью любого пресыщенного денди, который попробует умалить ее значение. Счастье, что Эмиль Чоран и другие дотошные исследователи подобного рода, лелеющие нарциссические сетования, не почтят своим присутствием Салон, иначе я устроил бы драку, журналистам на радость.

* * *

Коломба родила под гипнозом. Танкред держал ее за руку. Ребенок, доношенный до четырех с половиной месяцев, не выжил. А она?

* * *

Я живу в пандан с квебекской природой, серой и бледной, не осень – скорее бессезонье. До зимы далеко, но повсюду лежат кучи грязного, черного, оплывающего снега. Голые, искривленные деревья-страдальцы с бубонами вместо почек, самим фактом своего существования подтверждают, что жизнь подобна долгой болезни.

Приехав в Квебек, я оказался далеко от всего, что меня сейчас волнует. Несмотря на телефон, из-за разницы во времени я остро чувствую расстояние и свое одиночество.

* * *

Легкие Коломбы отказали.

Машина качает кровь из паховой вены, фильтрует ее, меняет углекислый газ на кислород и возвращает в кровеносную систему.

* * *

Коломба ждет донора или смерти.

Я хорошо знаю эту женщину: даже под наркозом и совсем без сил, она не теряет сознания. И иногда, кажется, даже говорит, улыбается, шутит.

* * *

Извилистые пути приемлемого и неприемлемого…

Еще несколько месяцев назад мы и помыслить не могли, что в ближайшее время Коломбе придется делать пересадку легких.

Сегодня все мы страстно этого желаем и страшимся, что не получится. Древнее суеверие – чтобы спасти жизнь, нужна смерть – снова сбывается.

* * *

Я хочу срочно вернуться домой, но меня останавливают: бессмысленно – в больницу пускают только мать, отца и жениха.

* * *

Утром Ян сообщил, что в больницу Фош везут трансплантат. Коломбу прооперируют в ближайшие часы.

* * *

Я не сплю. Смотрю в потолок. Я жду.

В шести тысячах километров от моего отеля Коломбе пересаживают легкие.

Я падаю на колени и начинаю молиться.

Истово прошу Бога: «Услышь мою молитву!»

Ложусь.

Снова опускаюсь на колени.

Так проходит вся ночь.

* * *

Уже много часов то и дело проверяю телефон. Проклятый аппарат молчит, и я впадаю в тоску и уныние. Думаю, никто не осмеливается сказать мне правду.

Иду к лифту, и тут наконец звонит Ян: операция прошла успешно.

Я едва не теряю сознание от радости и усталости.

* * *

Кажется, Коломба спасена. Я на взводе и должен об этом поговорить. Страх мне удавалось скрыть, с эйфорией получается хуже. Многословно описываю всю одиссею спутникам в самолете. Какая сила заключена в их интересе! Глаза слушателей взбадривают меня, а рассказ помогает привести в порядок раздерганные мысли.

* * *

– Воительница победила.

Я информирую маму, как будто она стоит у меня за спиной.

* * *

Возвращение в Париж.

Коломба лежит на слишком широкой для нее кровати, слабенькая, но живая, ужасно исхудавшая, но веселая, лишившаяся мышечной массы, зато с новыми легкими, она с восторгом демонстрирует нам, как вдыхает и выдыхает, не закашлявшись. Мы делаем то же самое тысячи раз в день, но для нее это ново. Чудо чистого дыхания. Коломба восхищается тем, что мы перестали замечать.

– Вы представляете? – восклицает она. – Мне больше не нужна дыхательная гимнастика! Я выиграла полтора часа в сутки и смогу работать на полную ставку!

Мы улыбаемся, потрясенные до глубины души.

Если бы не ее яростное стремление стать нормальной, мы давно потеряли бы Коломбу.

Именно она исправно выполняет данное маме обещание быть счастливой.

* * *

Воительницы счастья узнают друг друга с первого взгляда.

* * *

Я люблю жизнь, и это чувство усиливается страхом смерти.

* * *

Брюссельский эпизод, ночь, прогулка вдоль газонов, обрамляющих проспект.

– Сколько лет вашей собаке? Я никогда не видела вас врозь.

– Шестнадцать с половиной.

Ее японское величество осыпают комплиментами, но она не снисходит до «этих низших существ». Фуки занята делами империи, и все ее внимание сейчас поглощено одуванчиком, на который пописало животное, которое ей никак не удается опознать.