Чем ближе транспортные самолеты подходили к озеру Ильмень и городку Старая Русса, тем облачность плотнее заволакивала небо. Более того – ее слои становились мощнее, а нижняя граница опускалась все ниже и ниже.

Ухудшалась и видимость. Последние звезды над головой Даммер заметил минут тридцать назад. Под самолетом появилась дымка – сколько он ни напрягал зрение, ни одного огонька так и не увидел.

За пятнадцать минут до выхода на цель он передал по радио капитану Курцу о необходимости занять минимальную безопасную высоту и приступил к снижению. В здешних местах не было высоких холмов, торчащих заводских труб или радиовышек. На сотни километров вокруг простирались равнинные леса, поля, поймы рек и неглубокие овраги. А потому, заняв высоту шестьсот метров, Даммер не опасался задеть препятствие или удариться головушкой о землю.

Сейчас главной задачей был выход на радиомаяк, специально включенный на один час в городке Сольцы. Выйдя точно на него, самолеты должны были взять курс семьдесят пять градусов и, плавно снижаясь, долететь до подготовленной взлетно-посадочной полосы. Заснеженную полосу утрамбовали тяжелой техникой на юго-западном берегу озера Ильмень. Берег тут, судя по картам, был идеально ровным, свободным от растительности и населенных пунктов. За полчаса до расчетного времени посадки солдаты 16-й армии должны были запалить шесть бочек с мазутом, расставленные по периметру полосы.

– Командир, поймал сигналы маяка! – оторвал летчика от размышлений штурман. – Радиокомпас настроен.

Даммер перевел взгляд на радиокомпас. Его стрелка действительно ожила. Качнувшись, она проплыла острым концом по циферблату и остановилась, указывая направление на источник радиосигналов.

Повернув штурвал, Даммер занял нужный курс и по радио приказал Курцу занять посадочную дистанцию. Через минуту кормовой стрелок доложил, что второй транспортный самолет отстал и исчез из поля зрения.

Пока все шло по плану.

Глава пятнадцатая

Москва, Варсонофьевский переулок, 5, больница НКВД

21 августа 1941 года

Обстановка в одноместной палате № 4 на втором этаже больнички НКВД была обычной, если не брать в расчет решетку на узком окне, отсутствие графина с водой на тумбочке и дежурившего в коридоре сотрудника в форме и при оружии. Разве что лежавшая у подушки вчерашняя газета позволяла предположить, что режим здесь чуть помягче, чем в тюремном лазарете.

– …Не заставляй меня складывать алфавит из трех букв, – угрожающе повысил тон Старцев.

Надув губы и нахмурившись, блатной по кличке Гармонист упрямо молчал. Судя по найденным при обыске документам, звали его Иван Иванович Фарин. Рожден он был осенью двадцатого года в подмосковной деревне Прудищи. Смотрелся Фарин весьма комично. Серьезные наколки на руках и груди, во рту несколько золотых фикс, надменно-равнодушная физиономия бывалого рецидивиста. И вокруг этого криминального великолепия неожиданно белел воротничок коричневой пижамной куртки с ажурной вышивкой над нагрудным карманом: «Больница НКВД».

– Не раздувай щеки, милейший, не на трубе играешь, – посоветовал Старцев и, слегка наклонившись, добавил: – Не советую ссориться, тезка. Дело в купеческом доме вышло темное, в наличии полтора трупа.

– Как это полтора? – отшатнулся блатной.

– А так. Пожилой дядя в морге, а подружка его вторые сутки без сознания. Того и гляди на свидание к архангелам отправится. Что там было и как – понять сложно. Зато нам известно твое яркое прошлое: два с половиной года за изнасилование, четыре за грабеж. Не твоих ли это рук дело, а?

– Да ты че, начальник?! – взвился Фарин. – Я такой же пострадавший, как и все остальные!

– Так я ж не настаиваю, Ваня. Расскажи, как дело было, и разойдемся с миром.

– Ага. За копейку с музыкой хочешь купить? Так я и поверил, что отпустишь.

– Ежели чист – отпущу. На кой ляд ты мне сдался? У меня своих дел по горло. Да и тюрьма, сам знаешь, не гостиница – туда за просто так не пускают…

Получив разрешение врачей на допрос оклемавшихся гостей Бернштейна, Иван Харитонович решил начать с младшего из двух криминальных элементов. Затем допросить интеллигента Воскобойникова, чтоб к задушевной беседе с матерым Гиви Эмухвари подойти во всеоружии, с запасом информации.

– Ладно, слушай, начальник. Ничего худого в этом деле за мной нет, поэтому базар как на духу, – созрел для признания Гармонист.

– Погоди, блокнот достану, – Старцев полез в карман пиджака за блокнотом и карандашом.

– Мы с Гиви в Грохольский наведывались нечасто. Он с мая месяца раза три-четыре, я и того меньше. Не понравилась ему доза, которую давеча намутил Белуга.

– Это который Адам Бернштейн?

– Он самый. Хитрожопый, как все одесские евреи, – никогда не вскрывает ампулы при клиентах. Завсегда приносит препарат в шприце. А сколько там и чего – только он, падла, и знает. В общем, вчера Гиви встал на дыбы и пригрозил ему перышком. Короче, Белуге пришлось вскрывать ампулы и набирать шприц при нас.

– Так-так, – мигом ухватил суть Старцев, фиксируя ее в блокноте. – Хочешь сказать, что вчера вы заполучили по ампуле чистого препарата, а до этого Белуга его нещадно разбавлял?

– Точно. Золотую фиксу даю – так и было, – поклялся блатной.

– А кому принадлежал притон? – осторожно поинтересовался Иван Харитонович.

– Вроде Лёве Северному. Но я точно не знаю – мне оно до газового фонаря.

– Ты с Лёвой знаком?

– Ну, как сказать?.. Виделись, здоровкались, но дружбу не водили.

– Других гостей из вчерашних знал?

– Не, начальник, первый раз их рожи срисовал. Ну, окромя Гиви, конечно.

– Слушай, тезка, беседуя с Белугой, я подметил, что он довольно разговорчивый тип, верно?

– Есть у него такая придурь, – согласился Гармонист.

– Не доводилось ли, случаем, слышать, где они разживаются этим препаратом?

– Не, – мотнул Фарин головой. – Белуга базарил о чем угодно: о ценах на рынке, о больной печени, о погоде в родной Одессе… О серьезных делишках помалкивал.

Все, что выложил Гармонист, походило на правду. Записывая последние показания, Старцев сломал карандаш. Кончик грифеля полетел на пол. Ножа для очинки карандаша с собой не было.

Чертыхнувшись, он спрятал блокнот в карман и, направляясь к двери, сказал:

– Похвальная честность, я так не умею.

– Так и знал, что не отпустишь, – буркнул в спину Фарин.

– Да не переживай ты, Иван Иваныч, – остановился на пороге сыщик. – Пока идет следствие, не отпущу – права такого не имею. А разъясним все, поставим последнюю точку в деле, и иди на все четыре стороны. Ну, ежели ты чист и такой же пострадавший, как сам заявляешь…