человек пытается реализовать в себе приписываемые ему черты. Зачастую в рамках онлайновой политики ведется борьба за границы «культурной апроприации» и идентитарной принадлежности. Запрет борцов против социальной справедливости, #stayinyourlane (англ. «не лезь не в свое дело»), предполагает, что мы никогда не выберемся из идентитарных ограничений. Эпоха платформ стала свидетелем взрыва разговоров об индивидуальности.

И на то есть свои причины. Политика идентичности строится главным образом вокруг исторически сложившейся несправедливости в отношении групп в зависимости от того, как их идентифицируют, сюда относятся такие движения, как Black Lives Matter («Жизни черных имеют значение») и #MeToo («Я тоже»). В то же время внутренняя политика средств массовой информации и есть политика идентичности, ведь нас заставляют все больше и больше времени уделять выражению своей личности. В том смысле, как говорит о ней Лэш, самость, которой спекулирует социальная индустрия, эфемерна: она в западне непрерывной, рассеянной реакции на раздражители. Компенсация и стимул заключаются в том, что мы сами можем быть этими раздражителями. Мы аккуратно создаем свой брэнд, производим личность как предмет потребления, магнит, притягивающий внимание, образ для зависимых.

И в этом смерть. В какой-то степени Твенге и Кэмпбелл правы, призывая людей меньше думать о своей идентичности и больше – о жизни. Жизнь или самость – выбор есть. Его косвенно подразумевает идея экономики внимания. Чем маниакальнее мы контролируем самость, тем меньше мы живем. Иногда может оказаться полезным на время забывать о себе. Другим словами, нам, возможно, нужна некая политика «антиидентичности», которая поможет противостоять тем тенденциям, что заставляют нас уделять излишне много времени своей личности или весьма ограниченной, гнетущей и в конечном счете навязанной идее того, каким может быть человек. Такая политика, в рамках которой весь тот труд, что мы вкладываем в себя, считался бы попусту растраченным потенциалом. Политика, которая бы культивировала пренебрежение собой и отсоединение от сети.

10

Да, я забылся! Разве не король я?

Уильям Шекспир. Ричард II[23],

Помнить, что ты король, значит признать, что живешь в условиях тирании. Ценить себя слишком высоко – значит страдать от диктатуры одного человека, когда часть тебя сопротивляется и жаждет свержения монарха.

С самого рождения образ в зеркале – не просто любовник, а соперник. Как только ребенок оказывается в плену зеркального отражения, он подпадает под его власть – «Его Величество бэби», как описывал первичный нарциссизм Фрейд[24]. В отличие от опыта образ получается слишком совершенным. Сенсомоторная система ребенка еще не развита, и он едва может говорить. И все же ребенок видит вполне гармоничный образ, подтверждаемый взглядом родителей, и начинает себя идентифицировать с ним. При этом, отождествляя себя с образом, он также отождествляет себя со смотрящим на него взглядом. Ребенок не просто смотрит, а смотрит на себя. Именно этим и объясняется тирания образа. Восхищение телесной дезинтеграцией, диссоциацией, кастрацией и убийством, которые Фрейд связывал с влечением к смерти, можно рассматривать в этом смысле как борьбу со своим образом, иконой. Влечение к смерти – это замысел цареубийства.

Жизнь в Щебечущей машине совсем не похожа на то, как мы смотримся в зеркало вместе с мамой. Зеркала, как и нуклеарная семья – это старая и практически вытесненная технология. Подчеркивая роль небольшого числа взрослых в эмоциональной вселенной ребенка, фрейдистская теория, лежащая в основе анализа нарциссизма Лэша, несет на себе отпечаток его генезиса. Тело младенца, согласно классической теории Фрейда, было либидинизировано через отождествление себя с родителями. Но структура нуклеарной семьи ослабла, и защищенный семейный очаг сегодня пронизан новыми технологиями связи.

Теперь в экране, а не в зеркале ребенок находит не только образ, но и взгляд. Как считает психоаналитик Алессандра Лемма, и любовь и ненависть к себе порождаются новой связью между телом и технологиями. Будь то влечение к смерти или к чему-то иному, оно проникает в этот виртуальный мир. Но что это значит? В той или иной степени влечения уже виртуальны. Термином «виртуальный» Фрейд описывал пространство психической жизни, фантазий, снов и желаний. Он определял влечения не как физические инстинкты, а как ментальные образы телесных импульсов, то есть они виртуализируют физические реальности. Реальный мир уже был виртуальной реальностью. Все, что добавили мы – придумав сначала письменность, потом печать, и наконец цифровое письмо – это новые слои виртуализации.

Именно поэтому Лакан определял любые влечения как потенциальные влечения к смерти. Если влечение виртуально, значит, в отличие от инстинкта, его нельзя удовлетворить. Оно вращается вечно, бессмертно, безразлично к порядочности, удовольствию или органическому выживанию. И ведет асимметричную войну против любых барьеров, включая смертоносные ограничения идентификации. Так что в каком-то смысле влечение к смерти стоит на стороне жизни. Будь у него возможность, оно бы уничтожило того идола, которого мы называем собой (англ. self), или селфи. Оно совершило бы цифровой суицид. Бесспорно, не поддающиеся никаким объяснениям публичные истерики и скандалы, которым подвержены онлайн-знаменитости, так же как голливудские звезды, которые гибнут из-за выпивки и наркотиков, могут быть неудачной попыткой борьбы против собственной иконы.

Платформы социальной индустрии куда больше беспокоит перспектива цифрового суицида, отключения от интернета, чем какое-то мнимое «диверсионное» использование их средств. В якобы счастливые дни социальных сетей, сразу после мирового финансового кризиса, идея массового виртуального суицида вполне могла стать вирусной, как всегда бывает с самоубийствами. «Манифест о суициде в Facebook» художника Шона Докрея призывал пользователей совершить онлайн-харакири. Вебсайты предлагали быстрый и элегантный выход из аккаунтов. Сайт Seppukoo.com позволял написать «последнее слово», чтобы потом автоматически разослать всем друзьям, а перед окончательным удалением аккаунта создавал мемориальную страницу на имя пользователя. Сайт Suicidemachine.org удалял всех друзей и информацию, а в качестве аватара ставил иконку с петлей и добавлял пользователя в группу «Самоубийцы в социальных сетях».

Поскольку платформам выгоден «сетевой эффект» – чем больше людей, тем лучше – массовое удаление аккаунтов повлекло бы за собой катастрофические для сетей последствия. На оба сайта обрушилась лавина писем от юристов Facebook с требованием остановить свою деятельность, и их своевременно вынудили прекратить предлагать услуги пользователям Facebook. Протоколы социальных платформ продуманы таким образом, чтобы люди не переставали ими пользоваться, в противном случае под угрозой оказывается само их существование. Опция полного удаления аккаунта в Facebook спрятана очень надежно, ее нет ни в меню, ни в настройках. Пользователю придется заполнить специальную форму на странице Справочного центра Facebook, после чего ему будет дано некоторое «время, чтобы обдумать свое решение». Между тем Facebook начнет давить на чувства, показывая фотографии друзей, которые «будут скучать», и использовать уже загруженный контент в коммерческих целях.

С