Я сижу на краешке кровати. Мне сто десять лет, и констебль Морроу безуспешно пытается натянуть на меня колготки. Миг – и чернота рассеивается.

– Я сама могу! – заявляю я, дергаю ногой и задеваю Морроу. – Простите! Господи, извините, пожалуйста… Больно? Простите… У меня просто шок. Почему? Ради бога – почему?! Что случилось? Нелепость какая-то… Безумие…

Я рывком натягиваю злополучные колготки и принимаюсь метаться по спальне. Ступор позади, но теперь меня переполняет ярость. Останавливаюсь у окна. Сквозь открытые ставни хорошо видны Периваль и олух из «Гольфа». Посреди улицы стоит полицейский автомобиль – вспыхивающий маячок, незаглушенный двигатель, подрагивающие яркие полосы на кузове… Перебудит всю улицу. Если Рейчел Куртис решит сейчас выгулять собаку, этот день запомнится ей надолго.

– Я вас понимаю. – Констебль морщит дружелюбный веснушчатый нос. – Уверена, все прояснится, и на обед вы уже вернетесь домой.

– Работа! – Я почти кричу. – Мне на работу надо, у меня обедов не бывает!

– Ох, а у меня бывают. Я приверженец нормального питания. И начинаю с хорошего завтрака. Сегодня утром ела овсянку с молоком и патокой. В ней, кстати, не так уж много калорий. Всего сто двадцать. А между основными приемами пищи стараюсь не кусочничать. – Она слегка похлопывает по впавшему животу, упакованному в безобразные полицейские штаны с высокой талией. – Одна проблема – автомат в буфете. То «Кит-Кат», то «Баунти», иногда песочное печенье…

Я молча смотрю на нее. Слов нет.

Проходит несколько секунд – как это мне удалось не завизжать? – и я открываю рот:

– По-моему, фигура у вас чудесная.

Периваль оставил входную дверь открытой настежь. Зачем? Следит, чтобы я не убежала? Или ему просто все равно, и элементарная забота о нормально закрытых дверях не входит в круг его обязанностей? Шум – вибрирующий гул полицейской машины, усиливающийся рокот первых самолетов из Хитроу – разбудил Милли. Когда я выхожу из своей комнаты, она сидит на ступеньках, крепко сжимая розового кролика:

– Что случилось?

Я обхватываю ладонями сонную мордашку и бережно покрываю ее поцелуями. Констебль Морроу возвышается над нами.

– Ничего, солнышко. Ничего страшного. Я постучусь к Марте и разбужу ее. Мне нужно на работу. Это просто по работе…

– Правда? А папа уехал?

– Правда. Скажу Марте, чтобы она тебя покормила.

– Пора, – вмешивается Морроу.

– Я люблю тебя, Милли!

Только бы не сорваться на отчаянный вопль…

Олух из «Гольфа» кладет руку мне на затылок.

– Вы что, смеетесь?! – уворачиваюсь я.

Но он все равно вталкивает меня на заднее сиденье машины. Меня трясет, но краешком сознания я будто вижу сцену со стороны. Забавно, Филипп бы оценил.

– Просто не верится! Вы что, с ума сошли – так меня запихивать внутрь? Вас этому в Хендоне учат? Господи, я думала, такое только в полицейских сериалах бывает…

Судя по всему, не только. В реальной жизни они тоже не церемонятся.

Констебль Морроу и Периваль устраиваются спереди, на этот раз за рулем инспектор.

– Мне через четыре часа выходить в эфир! – возмущаюсь я. – Я еду с вами по своей воле, но лишь потому, что не хотела пугать и так напуганную дочь. Я законопослушный, добропорядочный гражданин! Вы ошиблись, иначе и быть не может. Я ничего не сделала!.. Сумасшествие какое-то… И слушайте, народ, вы мою дочь разбудили! А ей в школу. Боже мой, а что, если бы за ней некому было присмотреть?

– Мы бы все устроили. – Невозмутимый олух сидит рядом со мной. Слишком близко.

– Ах да, еще. Меньше чем через час за мной заедет водитель. – Где же мой телефон? – Сейчас позвоню ему и попрошу забрать меня не из дому, а из вашего участка. Надеюсь, мы разберемся со всеми неясностями оперативно, правда? Это просто недоразумение, и вы меня быстренько отпустите. Да? И можно мужу позвонить? Он вот-вот сядет в самолет!

Олух вынимает у меня из рук мобильный и сует себе в карман. Морроу оборачивается:

– Мы все уладим сами. Не беспокойтесь. Вам ничего делать не надо, мы обо всем позаботимся.

Я уже такое слышала – неизменная мантра любимого Филиппова турагента, гарантирующего «уникальный, подобранный лично для вас роскошный отдых». Удивительно, как могут леденить кровь привычные слова, услышанные при столь непривычных обстоятельствах…

Камера… Разве нормальный человек допускает мысль о том, что познакомится с тюремной камерой изнутри?! Здесь есть лавка, на ней можно сидеть. Лавка. Почти под потолком – крошечное квадратное окошко. Голубой кусочек свободы… Только не голубой – белый. Небо белое. Где-то вдали завывает дрель. Уборной нет. Видимо, если мне понадобится выйти, я должна постучать в дверь. Чувства на пределе. Неужели отсюда вообще можно выйти? С собой у меня нет ничего. Ни телефона. Ни ручки. Ни книги. Никто не позаботился нацарапать на стенах «Тута был Дэн» или «Суки!». Так что даже граффити не почитаешь. Заняться совершенно нечем – лишь пялиться на четыре голых стены и медленно сходить с ума от мыслей о своей участи.

Громко вопрошаю камеру – у этих полицейских что, не все дома? Я – Алиса, падающая в кроличью нору. Нет, надо бы поискать сравнение повеселее… В голову ничего не приходит. Последний час выдался насыщенным: меня предупреждали, информировали о правах, фотографировали… Щелк – анфас во весь рост; щелк – повернитесь боком. Эти снимки наверняка попадут в газеты… Их будут перепечатывать до бесконечности… Так было с Хью Грантом, которого застукали с лос-анджелесской проституткой. Чтобы газетчики угомонились, придется их поубивать… Господи, ну и чушь лезет в голову! Лучше поискать во всем этом что-нибудь забавное, о чем потом можно похихикать вместе с Филиппом. Точно, расскажу ему, как во время «боковой фотосессии» слегка поворачивала шею и бросала в объектив загадочную полуулыбку из-за плеча – любой профессионал знает, что, когда фотографируешься в профиль, это наиболее выигрышный ракурс. Конечно, на самом деле я не позировала. Внешне я полностью соответствовала своим внутренним ощущениям – угрюмая, окаменевшая… Выдавить улыбку у меня не вышло бы, даже пообещай мне кто-нибудь миллион. Да, это были не просто снимки для полицейского досье – вспышка фотоаппарата обнажила мою душу…

Взяли отпечатки пальцев – и я нечаянно испачкала чернилами подол юбки. «Один из нас никогда больше не отмоется», – мысленно обратилась я к пятну. Гляди-ка, вышел каламбур! Вот это можно будет рассказать Филиппу.

Морроу спросила, хочу ли я ознакомиться с Уголовно-процессуальным кодексом.

– Вообще никто его не читает. Хотя был у меня один фрукт, злющий до опупения, орал тут, как бешеный, а сам – тупоры-ы-ылый. Пардон за мой французский. Я ему: «Конечно, сэр! Вам с длинными словами помочь?»

Она захихикала, а я заверила, что мне и без кодекса хорошо, спасибо.

От правозащитника я тоже отказалась. Юрисконсульты, к которым обычно обращается Филипп, – под стать его любимому турагенту, элитная фирма. На третьем этаже – бойкий адвокат по завещаниям, на шестом – по вопросам недвижимости… а где-нибудь на восьмом – вероятно, не менее бойкий юрист на случай обвинения в убийстве… Для золотой пары – только все самое лучшее! Но я не хочу бойкого адвоката. Это будет признанием вины. И дежурного защитника тоже видеть не хочу. Он мне ни к чему.