тех, кто связан с расследованием гибели главы аукционного дома. Вера тотчас решила, что такой приказ отдала сама Сильвия, чтобы поддерживать репутацию святой. А может, она все-таки хотела найти преступника?

Едва Эмиль свернул пакет, спрятав его во внутренний карман куртки, появилась секретарша – блондинка с глянцевым мейкапом и высветленными до стального блеска волосами, постриженными очень коротко и уложенными так, что она походила на женщину-робота. Она что-то кому-то передала по белой рации, торчащей из нагрудного кармана белого костюма с мини-юбкой, и тотчас пригласила гостей к узкой лестнице. Каблучки ее белых туфелек звонко отстукивали по лакированному дереву ступеней.

На втором этаже, в зале с белыми стенами и картинами – черно-белыми абстракциями, – шел аукцион. На расставленных в строгие ряды стульях сидели люди, в руках они держали таблички с цифрами, которые то и дело взлетали и опускались. В конце зала на небольшом подиуме стояла деревянная тумба, за ней – мужчина в черном деловом костюме. Рядом с ним на гипсовом кубе возвышалась пурпурная фарфоровая ваза с кудрявыми ручками, расписанная сценками, как пастушки миловались с пастушками – ее изображение проектор транслировал на белую стену позади ведущего. Бодрым, веселым голосом он выкрикивал цены, пара покупателей поднимала таблички с номерами, и он повышал цену на десятки тысяч евро зараз.

– Роспись с гравюры Демарто по оригиналу Буше! Фарфор, Севрская фарфоровая мануфактура. Тысяча семьсот семьдесят пятый год. Сто пятьдесят тысяч евро – раз, сто пятьдесят тысяч евро – два… Номер девятнадцатый – двести тысяч. Двести тысяч евро – раз…

– Пройдемте выше, – мягко, но настоятельно предложила секретарша ставшим как вкопанные Вере и Эмилю. Оба впились глазами в происходящее: Вера, видя аукцион впервые, если не считать фильмов, Эмиль – разглядывая детали.

Они нехотя оторвали глаза от действа и поднялись на следующий этаж.

От лестницы простирался просторный зал, напоминающий музейный, – глубокого бордового цвета стены, увешанные картинами, приятно сочетались с ореховым паркетом. Только столбиков-ограничителей не было.

– Вам выпала честь посетить наш зал старых мастеров, – улыбнулась подтянутая секретарша. – Позвольте мне провести небольшую экскурсию, прежде чем месье Ардити сможет принять вас. Здесь выставляются такие именитые художники, что сердце стынет от звука их имен: Леонардо да Винчи, Тинторетто…

– Мы торопимся, – грубо прервал ее Эмиль, тотчас насупившись, – видимо, понял, что его хотят поводить за нос.

– Ожидание не продлится дольше семи-десяти минут. Месье Ардити всегда точен во времени. Не желаете ли кофе, чай?

Снизу послышались аплодисменты – появился счастливый обладатель севрской вазы с пастушками.

– Нет, спасибо. Где кабинет Ксавье? – Эмиль уже вошел в роль плохого полицейского и пробовал ее на секретарше с внешностью андроида.

– Месье Ардити выйдет к вам сам через семь-десять минут, – настойчиво, но мягко, с великолепной белозубой улыбкой парировала та.

Вера тронула рукав куртки Эмиля.

– Ну, давай послушаем про картины? Я вижу, вон там висит Тициан. Это же его «Наказание Марсия», я верно догадалась? Мне про него вчера Даниель рассказывал…

Все трое обернулись. Эмиль, не сводя с секретарши подозрительного взгляда, достал из заднего кармана джинсов телефон и громким голосом спросил голосового помощника Сири, где висит «Наказание Марсия» Тициана.

– Архиепископский музей, Кромержиж, Чехия, – ответила Сири электронным голосом со стальными нотками, побежавшим эхом по пустому залу.

– И как картина оказалась у вас? – Эмиль сотворил такой тяжелый взгляд, что не знай его Вера, испугалась бы.

Но секретарша-андроид не растерялась.

– Вам должно быть известно, – с улыбкой начала она, делая шаг назад и широкий приглашающий жест, – что экспонаты не всегда принадлежат музеям. Иногда владельцы картин или других произведений искусства любезно предоставляют их музеям на время, иногда уступают для выставок. Картина Тициана «Наказание Марсия» принадлежит лицу, имя которого мы не можем вам раскрыть по этическим соображениям, и на данном этапе она находится у нас для предстоящих торгов.

Эмиль подошел к картине Тициана, приблизив лицо к стеклу, за которым она висела.

– К тому же, – продолжала секретарша, – данные в Интернете не всегда соответствуют истине. Например, «Магдалена Вентура с мужем и сыном» Хосе де Риберы висела раньше в музее Толедо, потом здесь, в центральном офисе дома Ардитис, и ее перепродали. Теперь она в Прадо. Взгляните лучше на эти гравюры Дюрера, вряд ли вам удастся где-либо еще…

Она мягко, по-кошачьи переступала ногами, двигаясь задом наперед, и продолжала рассказывать о картинах. За Дюрером последовали холсты Джорджоне, Квентина Массейса и Ганса Гольбейна.

– У вас нет никаких ограждений. Я не вижу, чтобы картины были хоть как-то защищены. – Эмиль приблизился к стеклу «Спящей Венеры» Джорджоне. – В музее Дрездена, где она висела, было и то безопаснее.

– Вы не правы, месье, – мягко возразила секретарша-робот. – Экспонаты во всех наших отделениях находятся под протекцией особого рода бронированного стекла, в него встроено устройство с инфракрасным занавесом и датчиком, чувствительным к приближению людей. Сейчас в нашей комнате охраны и видеонаблюдения отряд быстрого реагирования, дежурящий круглосуточно, получил сигнал, что вы стоите слишком близко к «Венере».

В дальнем конце зала открылась одна из двустворчатых инкрустированных слоновой костью дверей в стиле вычурного ар-нуво и показался худощавый человек в темном костюме.

На несколько секунд все замолчали, наблюдая, как он уверенной, чуть скачущей походкой директора вышагивает между темно-бордовых стен, с которых смотрели полотна великих мастеров.

– Чем обязан? – спросил он веско и приподнял четко очерченную бровь.

Это был невысокий сутуловатый мужчина, которому на вид казалось куда больше тридцати. Лет десять накинул странный стиль, делающий его похожим на актеров сороковых или гангстеров двадцатых. Зализанные черные волосы, тонкая полоска усиков, костюм в мелкую полоску, к нему подтяжки, платок в петличке и бабочка из хан-атласа, прославленного во Франции Армани. Ксавье – сыну Рене Ардити и Сильвии Боннар – было двадцать пять по документам, а выглядел он как замороженный в криокамере Кларк Гейбл, которого чуть перекосило от этой процедуры. Он остановился перед гостями и сунул руки в карманы брюк, оттопырив полы пиджака и оголив пестрые подтяжки.

Вера с удивлением отметила, что он не только не был красавцем, как его старший брат, но и производил весьма отталкивающее впечатление. Лицо круглое, как блин, маленькие обезьяньи торчащие ушки, глаза-пуговки, очень тонкая, отливающая синевой кожа в прожилках, обильная россыпь веснушек и тонкие губы, растянутые в нагловатой усмешке.

Эмиль поздоровался, с места в карьер заявив, что его нанял Даниель Ардити разобраться с картиной Бэнкси и попытками нелепого розыгрыша.

Ксавье терпеливо слушал детектива. Его лицо не покидало нагловатое выражение, он то и дело вскидывал бровь и качался с пяток на носки. В какой-то момент