Лебедев пришел к выводу, что лучше бы он все это время провел в окопах под непрерывным артогнем и ударами авиации, чем вот так мучаться сомнениями по поводу правильности принятого решения. Долгие годы службы под руководством Судоплатова научили его контролировать эмоции и не показывать окружающим, что в его мыслях идет тяжелая борьба диаметрально противоположных идей и аргументов.

Все эти рефлексии были совершенно чужды характеру полковника, и тем сильнее они его тяготили. Мировоззрение Лебедева формировалось в условиях советского строя в духе несгибаемой веры в идеалы коммунизма, как единственно возможного пути к светлому будущему. Нет, слепо доверять всему, что говорилось с высоких трибун он склонен не был. Борьба между различными группировками внутри партии большевиков проходила на его глазах, и он отлично понимал, что руководители страны не являются идеальными и непогрешимыми светочами правды, свободы и справедливости, но саму коммунистическую идею он искренне разделял и считал, что в целом страна идет правильным курсом.

Судоплатову полковник доверял безоговорочно и считал, что если и не всем, то очень и очень многим он обязан именно Павлу Анатольевичу. Сама идея что-то скрывать от этого человека была ему противна, особенно когда речь шла о ТАКОЙ информации.

Нагулина Лебедев знал всего год, но за это время произошло столько событий, что кому другому хватило бы на целую жизнь. В том, что этот «таежный житель» не говорит всей правды полковник был уверен с самого начала. Понимали это и Берия, и Сталин, и многие другие люди, плотно общавшиеся с ним в силу служебных обязанностей. Вот только в условиях войны, начавшейся для Советского Союза страшной катастрофой, на этот факт все предпочли закрыть глаза, учитывая, что свои неординарные способности Нагулин использовал только и исключительно в интересах СССР, делая все от него зависящее для приближения победы.

Побывав вместе с Нагулиным в нескольких серьезных переделках и послушав рассказы бойцов и командиров, воевавших с ним под Уманью, Лебедев сделал для себя однозначный вывод, что его способности лежат далеко за гранью человеческих возможностей. И все же полковник Нагулину верил. Он не раз видел, как тот рисковал жизнью, защищая страну и спасая своих товарищей, часто оказываясь при этом буквально у последней черты. Такое не подделать. Никакая фальшь здесь невозможна. Уж Лебедеву-то, побывавшему во множестве смертельно опасных рейдов, это было ясно, как день.

И вдруг всё перевернулось. Правда, рассказанная Нагулиным о себе, казалось одновременно страшной, опасной и безумно притягательной. Множественность обитаемых миров, десятки планет, заселенных людьми… Все это завораживало и поражало воображение, но тут же отрезвляющим холодным душем вспоминалась информация о том, что все эти цивилизации неизбежно погибали. Кто-то раньше, сгорая в пожарах невиданных по жестокости войн, а кто-то позже, как Шестая Республика лейтенанта Ирса. Когда Нагулин с помощью дрона показал им объемный фильм о том, как это происходило, лейтенант Плужников не выдержал и с жаром спросил:

— Но где же были их коммунисты? Как они могли допустить такое?

Нагулин тогда только печально улыбнулся и ответил, что коммунизм возник далеко не на всех планетах, где были обнаружены человеческие цивилизации. А даже там, где что-то подобное имело место, до середины условного двадцать первого века ни одно государство с этим строем не доживало.

Лейтенант Плужников не хотел верить, пытался спорить… Его поддержал майор Щеглов, да и сам Лебедев был поражен этой информацией едва ли не сильнее, чем всем предыдущим рассказом, но Летра показала им еще несколько эпизодов из жизни этих миров, и всем стало окончательно ясно, что те цивилизации, которые все же переступили рубеж двадцать первого века, были капиталистическими. Их политические системы могли быть разными, от псевдодемократических до открыто авторитарных режимов, но везде отношения между людьми строились на основе жестоких и эгоистичных законов потребительского общества, припудренных популистскими заявлениями о неусыпной заботе власти о гражданах и мишурой громогласно провозглашаемых «общечеловеческих» ценностей.

Именно в этот момент Лебедев понял, какая мировозренческая пропасть их разделяет. Нагулин не верил в победу коммунизма во всем мире. Прямо он этого не говорил, но из всего того, что показала им Летра этот вывод следовал сам собой. И еще лейтенант Ирс сражался и рисковал жизнью не только за СССР. Да, Советский Союз был для него важен, но стремился-то он к тому, чтобы выжило все человечество. Каким будет политический строй и идеология этого мира, его не особо интересовало. Если и не прямо сейчас, то в будущем его цели могли вступить в противоречие с интересами «отдельно взятой страны», в которой товарищ Сталин собирался построить социализм, а впоследствии и коммунизм, и о том, что произойдет тогда, полковнику думать совершенно не хотелось.

Лебедев горько усмехнулся про себя. Нагулин не соврал — никаких действий, направленных против СССР, он действительно не замышлял, да это было ясно и раньше. Вот только что теперь делать ему, полковнику Лебедеву? Передать информацию Судоплатову? На первый взгляд, это решение кажется единственно верным… Да, он дал слово молчать, и, нарушив его, он еще долго не сможет без отвращения смотреть на себя в зеркало, но интересы страны выше эмоций и переживаний отдельного человека. Вот только почему он до сих пор этого не сделал? Да, есть опасность, что Нагулин засечет такую попытку — все-таки оборудование у него очень серьезное и далеко не все его возможности известны. Это, конечно, аргумент, но способы передать сообщение могут быть очень разными, а он так и не сделал ни одной попытки сообщить полученные сведения непосредственному начальнику. Так все-таки почему? Лебедев не мог однозначно ответить себе на этот вопрос. Не было у него рациональных объяснений такому поступку. Он просто верил Нагулину. Полковник имел все основания считать, что неплохо разбирается в людях, и весь его жизненный опыт подсказывал, что Нагулину можно доверять, что в нем нет той гнили и лжи, которую Лебедев всегда очень тонко чувствовал в окружающих, даже если они очень старались их спрятать. Раньше в отношениях с Нагулиным он ощущал недосказанность и напряжение, а теперь это чувство исчезло.

Лебедев тряхнул головой, злясь на себя. Если нужно принять решение, то он его примет, причем прямо сейчас, и в дальнейшем уже не будет возвращаться к этому вопросу. Полковнику стало душно в закрытом помещении, и он вышел из блиндажа. Вокруг царила темная южная ночь, расцвеченная мириадами ярких огоньков далеких звезд. Они манили и притягивали взгляд. Лебедев с детства любил смотреть на ночное небо, но теперь полковник точно знал, что там, в бесконечной дали, тоже живут люди