class="p1">— В том-то и дело, что не в чем мне признаваться. Только ты распорядился, я тут же кинулся в машинное отделение и собрался уже разогревать головки цилиндров, как вижу — манометр у бачка стоит на нуле… Смотрю — вентиль открыл и воздух выпущен…

— Сам, может, забыл закрыть?

— Быть такого не могло, — уже недели две не притрагивался к нему, а если и дотронулся бы невзначай, то услышал бы шипение. Бачок, правда, немного прохудился, но ведь я каждый божий день докачивал его, чтобы всегда было нужное давление — на случай, если понадобится срочно завести мотор. Когда встали на якорь, я еще разок сбегал туда — все было в порядке. Нет, Аадам, нашелся человек, который открыл вентиль именно тогда, когда посудина стояла на якоре и было уже видно, что с моря наваливается шторм. Человек этот знал, что делал… Вместо того, чтобы передать судно государству, он задумал разбить «Еву» о шведские скалы.

— Что-то не верится… Неужто среди нас есть такой мерзавец?.. Но… если мы его найдем, отдадим в Таллине под суд! — заявил шкипер и в подтверждение своих слов стукнул кулаком по столу.

— Значит, решился все-таки в Таллин? — радостно спросил Март.

— А ты что думал, в Индию? — буркнул шкипер и тут же с живостью продолжал: — Увидишь, какой из меня еще капитан казенного судна выйдет… — И лицо Аадама засветилось в улыбке. — Вот будет смеху, когда я приду к главному пайщику и скажу: «Ну, земляк, теперь мы с тобой по части «Евы» одинаковые хозяева!»

— Слово мужчины, Аадам? Значит, в Таллин?

— Пусть так, если иначе не веришь.

Шкипер и моторист пожали друг другу руки. После чего Март снова заговорил о бачке:

— Я думаю, что это работа Андреса.

Брови шкипера сошлись, он с изумлением уставился на Марта.

— Чего напраслину несешь! Андрес на такое не пойдет, он у меня шестой год ходит…

— Никто, кроме него, из кубрика не выходил. Это было примерно за час до того, как повернул ветер. Андрес не первый год в море… Углядел, что надвигается шторм, пошел и выпустил воздух, решил, что «Ева» на одних парусах от берега не уйдет.

— В моторах он, конечно, разбирается, но… Нет, черт возьми! Не верю! — сомневался Аадам.

Однако Март стоял на своем и с жаром доказывал:

— Андреса я знаю. Человек он состоятельный, владеет половиной лодки, собирает деньги на ставной невод. В прошлом году возвели с отцом новый дом и все такое… Ты спроси, какие у него планы…

Лоб у Аадама вспотел, как всегда, когда он заходил в тупик со своими мыслями. Если бы речь шла об управлении судна, если б нужно было поднять паруса или сделать какую-нибудь другую моряцкую работу, он бы и бровью не повел, но тут… За всю жизнь не приходилось Аадаму иметь дело с преступниками, он не прочел ни одного криминального романа. Способностей в этой области у него, прямо сказать, не было. И все-же разум подсказывал ему, что Март прав: если кто-то намеренно открыл вентиль, значит, он самый что ни на есть противник новой власти, потому что все знали — суда теперь перешли к народу. Вот только кто же этот малахольный?..

— Слушай, Март, а на меня ты не думаешь? — вдруг выпалил Аадам.

Моторист засмеялся.

— Ты, толстобрюхий, и в люк-то не пролез бы.

Глаза Аадама затуманились.

— Что я тебе скажу, — произнес он растроганно. — За эти полчаса, когда «Ева» пребывала между жизнью и смертью, я понял, что… из всего на свете только две вещи мне самые дорогие — посудина эта и хуторок на берегу Хийюмаа… И еще: что одна дорога у меня — к Таллину…

Март слушал исповедь Аадама вполуха. В его голове уже возник план, как вывести на чистую воду виновника.

— Аадам, созови-ка ты парней и объяви им, что решил идти домой. Услышим, кто какую кто песню запоет… Тот, кто против, не утерпит, раскроет рот — и выдаст себя.

— А ты, Март, хитрец! Попробовать можно.

Они пошли на палубу и созвали матросов на корму, к рулевой рубке. За штурвалом стоял Пээтер. Ветер дул размеренно, и матросам не надо было заниматься парусами. Вверху невинно голубело небо. Солнце повисло всего в двух саженях над горизонтом.

— Да, летом море грузное, — гляди-ка, волны и в помине нет, — радовался Прийт.

— Я позвал вас сюда… кхм… чтобы объявить, что ни в какой Ботнический пролив мы не пойдем, а навостримся прямо к Таллину, где новая власть собирается записать судно на свое имя, — раздельно и внушительно произнес Аадам. И внимательно оглядел загоревшие лица матросов, задержав взгляд на Андресе.

Но тот с изумлением глядел на шкипера и громко воскликнул:

— Вот это дело! Новая власть — рабочая, а мы кто, в конце концов!..

— Ур-ра, буры! — кричал за штурвалом Пээтер. — У тебя, шкипер, голова все же варит!

Заспанное лицо Прийта расплылось в улыбке.

— И будет у нас на палубе три вахты, и… Придется тогда расширять кубрик на две койки…

План Марта явно трещал по швам.

«Ох, и хитрюга этот Андрес, прохвост он этакий!» — подумал Аадам и решил бить наверняка:

— Эй, Андрес, это ты выпустил дух из мотора?

Вначале смуглое лицо Андреса побледнело, потом залилось густой краской.

— Ты шутишь, Аадам, или всерьез?

— Какие там шутки, если чуть не напоролись на рифы! — серьезно ответил шкипер.

Тогда и Март решил нанести удар, который должен был заставить виновника сознаться:

— А чем ты занимался, когда выходил из кубрика, а?

— Гальюн навещал.

— Ну, конечно, дверь гальюна и люк машинного отделения находятся рядом, дорога у тебя могла быть одна, а дела — целых два, — съязвил Март.

— Дурни!

И Андрес Прассь ушел в кубрик, с треском захлопнув за собой дверь.

Приличия ради Аадам обратился и к другим:

— А может, это ты, Прийт?

— Да порази меня гром небесный, если я! — ответил матрос и по старому обычаю поднял кверху три пальца.

— Или ты, Пээтер?

— Я в моторе разбираюсь все равно как свинья в святом причастии — сжатым воздухом или чем другим он заводится, — ответил тот.

— Йоспель? — крикнул Аадам и сам же усмехнулся. Этому только свиные ножки варить, куда ему до вентилей и моторов…

Юку как-то сник и пробормотал:

— Табаку… По-людски даже курнуть не дают…

— Убирайся в камбуз! — закончил шкипер, и Йоспель побрел к себе.

Аадам на секунду задумался. Он чувствовал, что авторитет его здорово пошатнулся. «Дурни»… Но почему же он тогда ушел, если все другие дураки, а он один