Конечно, ничем эти ночи друг от друга не отличались. Такие бары предназначены для «Поколения “по фиг”», у представителей которого Тесс была сиделкой в юные годы. Теперь они достигли совершеннолетия – или, как многие «У Примо», приобрели фальшивые документы, признающие их совершеннолетними, – и не умели ничего, кроме как глазеть, жаловаться и в подходящий момент повторять шутки из модных ситкомов. «Молодежь», – презрительно подумала Тесс, разглядывая угрюмую толпу.

– Менеджер здесь? – спросила она у бармена. Тот насвистывал, чтобы хоть как-то развлекать себя во время работы. Он подмигнул и вульгарно улыбнулся, а потом указал на ближайшую дверь.

– Там, – сказал бармен. – Но если хотите заслужить его расположение, надеюсь, у вас в сумке есть немного сырого мяса.

Мужчина, зажатый столом в крошечном кабинете, оказался невероятно огромным: фунтов триста[91], а то и больше. Он не встал, когда Тесс вошла, – но она была благодарна ему за невежливость, так как не могла перестать думать, что стол лишь едва удерживает лавину плоти, а если мужчина встанет, огромный живот накроет ее с головой.

– Да, они здесь играли, – сказал он, едва взглянув на страницу из газеты Марианны Барретт Коньерс. На грязный розовый шнурок была прицеплена табличка с именем, которым он не позаботился представиться: Дон Кляйншмидт. – Но сейчас уже нет.

– Плохо выступали?

– Да нет, хорошо – для тех, кого устраивает деваха, что поет песни, которые никто не слышал и под которые невозможно танцевать. Все девчонки хотят нынче стать новой гребаной Фионой Эппл[92]. Но мало кому нужен чертов «Лилит Фейр»[93], да еще еженощно. Бабская музыка не привлекает парней, а выпивку-то покупают именно они. Если бы я захотел продавать клюквенный сок, торговал бы «Снэппл»[94].

Кляйншмидт зажег сигарету и стал искать, куда стряхнуть пепел. Ярко-оранжевая пепельница стояла на полке, висевшей на стене справа от него. Он мог бы достать ее, если бы потянулся. Но Кляйншмидт посчитал, что это слишком далеко и не стоит того. Поэтому он стряхнул пепел в полупустой стакан с кока-колой и спрятал сигарету под стол, словно испугавшись, что Тесс попросит затянуться. Примижимистость была, видимо, его основным инстинктом, унаследованным в борьбе за выживание. Он вырос до таких размеров явно не потому, что любил делиться.

– Мне нужны группы, которые будут играть каверы, танцевальные мелодии, – продолжил он. – Старые темы вроде «Wooly-Bully»[95], «Louie Louie»[96] и любую ерунду, которую сейчас крутят по радио. Если лидер – девчонка, пусть она хоть все время копирует Аланис[97], главное, чтобы похоже выходило. Люди приходят сюда, чтобы услышать музыку, которую уже слышали, и поесть то, что уже ели. Новое они получают в другом месте. Понимаешь? Понимаешь?

Тесс понимала.

– А эта группа, «Маленькая девочка в большой беде», так не умела…

– Не хотела. Сказали, что если бы им хотелось играть всякое дерьмо, они бы пошли туда, где за него дороже платят. И отчалили. Звездуны хреновы.

– Девчонка оказалась с характером?

– Нет, парень. – Он указал зубчатым, желтым от никотина ногтем на лицо Ворона. – Быстрый Эдди. Ему не нравилось, как я разговариваю с девчонкой. Не только я, кто угодно. Мелкий ревнивый болван. Один раз вообще чуть не подрался с посетителем. Если хочешь знать правду, именно тогда все и закончилось. Мы могли бы преодолеть творческие разногласия, но избиения посетителей я не терплю.

Должно быть, пацифист Ворон чувствовал себя настоящим сэром Галахадом[98], когда пытался произвести впечатление на девушку.

– Выступали они еще где-нибудь в городе, не знаете?

Кляйншмидт ухмыльнулся, присосавшись к сигарете, и снова спрятал ту под стол. Рот у него был мелкий, но губы полные, как розовый бутон, и неуместно умилительные. Казалось, он съел маленького мальчика, который теперь заперт в куче жира, только рот торчит наружу. Это же дискриминация людей с лишними кило, отчитала сама себя Тесс. Кляйншмидт в любом случае отвратителен, независимо от массы.

– Что ты готова дать за информацию? – спросил он.

Сейчас можно было легко всучить ему двадцатку, а то и пятьдесят баксов. Суточные Тесс предусматривали кое-какие расходы, в том числе нерегулярные взятки. Но ей жутко не нравилась мысль хоть что-нибудь дать этому типу.

– Как насчет такого: я не стану возвращаться сюда вечером, чтобы помочь полиции вышвыривать отсюда детей? Что вы готовы за это дать?

Кляйншмидт пожал плечами и затянулся.

– Я не могу разглядывать каждое удостоверение под лупой. Университет Тринити на Сент-Мэри-стрит – наш хлеб с маслом. Нужно проявлять гибкость. Именно поэтому я продержался на этом месте пятнадцать лет, пока все остальные заведения накрывались медным тазом.

– Я жду, – сказала Тесс.

Он присосался к сигарете, как присасываются к коктейльной трубочке, когда на дне стакана остается лишь пара капель.

– В последний раз я слышал, что они играют в «Морге».

– В «Морге»?

Сначала дом ужасов Марианны, теперь это. Тесс начинала думать, что Сан-Антонио помешан на смерти.

– Нет, не в настоящем морге. В газетном архиве[99]. Застройщик купил по дешевке старое здание «Сан-Антонио Сан», думая сделать из него небольшой торговый центр. Внизу магазины, а на верхних этажах офисы. Но не нашлось подходящих арендаторов. Поэтому сейчас там пять музыкальных клубов. Внизу один большой зал для звездных исполнителей и еще много маленьких, которые легко изменить под то время, по которому народ ностальгирует в данный момент.