Леди Олдхем со свистом втянула в себя воздух.

– Значит, вам все известно! Филип промолчал.

– Иногда мне так и казалось, что вам все известно, но потом вы вели себя как невинный младенец, и я думала, что вы ничего не знаете, и не хотела попусту трепать языком. А вы, оказывается, все знали!

– Я все узнал вчера ночью.

– Да, но из-за этого вас повесят еще выше!

– Как так?!

– Уф! Отчего ягненок вдруг превращается во льва? Просто узнает, что жена почти два года наставляет ему рога! Вы спустили Тоби Торнтона с лестницы, вы дрались и побили его наемника. А потом, как и обещали, покусились на жизнь своей жены.

– Полно, мадам! И вместо жены убил ее служанку?

– Безусловно. Вы думали, что Хлорис на своей половине. Когда Молли не впустила вас, вы взломали дверь. Сами взгляните, что вы натворили в будуаре! Молли от страха откинула задвижку и впустила вас. Было темно, хоть глаз выколи. Всем известно, что Молли искусно подражала Хлорис. Она не посмела признаться вам в обмане. Вот вы и задушили ее по ошибке, приняв в темноте за свою жену. Что может быть проще?

Филип сунул руки в карманы измятого халата. Он покружил по комнате и остановился перед леди Олдхем.

– Запомните мои слова, мадам! В ваш кровавый век… Леди Олдхем выпятила грудь:

– В ваш?! Он такой же мой, как и ваш! Что за вздор вы несете!

– …в этот кровавый век только полный идиот может позволить себе запутаться в жестоких и глупых сетях закона. И я не собираюсь этого делать.

– Но, бог мой, что вы можете поделать?

– Я могу перерезать сети и убежать. И пусть найдут меня, если сумеют!

Одутловатое лицо леди Олдхем осунулось, она вздрогнула.

– Молодой человек, – взмолилась она, – послушайте моего совета! Вас не посадят в Ньюгейтскую тюрьму. Вас ждет камера в Тауэре и судебный процесс в палате лордов. Ведите себя прилично, и вас оправдают. Тогда скандал удастся замять.

– Насколько я понял, вы боитесь скандала?

– Да кто же не боится скандала, скажите на милость? – Леди Олдхем всплеснула руками. – Если же вы сбежите от судьи…

– Между прочим, леди Олдхем, кто послал за судьей?

– Дик Торнтон.

– Дик… Дик Торнтон? Его сын?! Так он здесь?

– Был, – призналась леди Олдхем, – со вчерашней ночи. Я ничего о нем не знала. Мастер Дик собирался ехать за отцом в «Дубы», но по пути заехал сюда, думая, что и его отец здесь остановился.

– А дальше?

– Он был пьян, – сказала леди Олдхем, отводя глаза в сторону. – Лакей по фамилии Холдсуорт уговорил его остаться здесь на ночь.

– Чтобы он не мешал любовному свиданию своего папаши? Как я счастлив, мадам, – какая забота о бедном полковнике!

– Погодите! – зарычала леди Олдхем. – Его уложили в комнате, которая находится над этой. В половине девятого утра Трина принесла вашей жене утренний шоколад. Она постучала в дверь, которая ведет в спальню из коридора. Дверь была заперта, и никто ей не ответил. Зато дверь, ведущая из коридора в гардеробную вашей супруги, оказалась открытой. Она нашла…

– Да, да! Продолжайте!

– Блюда от севрского шоколадного сервиза! – возмущенно заявила леди Олдхем. – Тогда мерзавка их не уронила. Нет, что вы! Она прибежала ко мне, разбудила своим визгом и, не дав толком одеться, притащила сюда. Вниз по лестнице, одетый и веселый, спускался мастер Дик. Когда он услыхал, в чем дело, то тут же заявил: «Это сделал Гленарвон!» А потом побежал вниз и написал записку своему другу мистеру Эйвери, мировому судье, который живет в шести милях от «Дубов», если ехать берегом. Не прошло и пяти минут, как грум увез одну записку для судьи и вторую для полковника Торнтона.

Времени оставалось совсем мало.

Филип подошел к двери, ведущей в коридор. Теперь она была не заперта. Он открыл ее и вышел в широкий, тускло освещенный холл, выкрашенный белой краской.

– Хопвит! – позвал он. – Хопвит!

Старый слуга, как всегда невозмутимый, появился будто из воздуха. Интересно, где он прячется?

– Хопвит! Вы, случайно, не слышали, о чем мы говорили с леди Олдхем?

– Должен признаться, милорд, вы с ее светлостью не заботились о том, чтобы понижать голос.

– И вы тоже верите, что я убил ту женщину?

– Нет, милорд. Ни ее, никого другого вы не убивали.

– Отлично! Мне срочно нужно ехать в Лондон. У нас здесь имеется легкая карета или двуколка?

– Ваша светлость, но верхом выйдет гораздо быстрее. Ваша кобыла, Фолли, может…

– Я не умею ездить верхом, никогда не учился. Зато мальчиком меня учили править. Так имеется у нас двуколка или кабриолет?

Услышав, что хозяин не умеет ездить верхом, Хопвит явно испугался. Возможно, решил, что он, Филип, действительно сошел с ума.

– Двуколка у нас имеется, милорд, – отвечал Хопвит, снова становясь самим собой, – и хорошая упряжная лошадь тоже.

– Тогда запрягайте, и как можно скорее. И прикажите накрыть легкий завтрак в столовой. А пока…

– Милорд! Вы не одеты, как полагается… И небриты! Я справлюсь один.

– Бритье подождет. Оденусь я сам. Если вспомню, как что надевается… Стойте! Кто мои банкиры?

– Как всегда, милорд. Хуксоны, между воротами Темпл-Бар, против музея восковых фигур миссис Сомон.

– А… ах да, – сказал Филип. – Мистер Ричард Торнтон еще здесь?

– Нет, милорд. Как только он услыхал, что ваша светлость уже встали, мистер Торнтон заявил, что хочет прогуляться в саду, и как молния выбежал из дому.

– Жаль, – сказал Филип и бросился к себе в спальню. Наскоро умывшись холодной водой из кувшина, чтобы снять головную боль, он стал рыться в шкафах в поисках одежды.

Нижнего белья не было, кажется, никто его не носил. Зато он нашел приличную рубашку с низким воротом и галстуком. Отыскал немного старомодный сюртук, приталенный и с длинными фалдами сзади – синий, однобортный, с рядом медных пуговиц. Филип выбрал красный жилет, какой носили тори, белые замшевые бриджи с короткими шелковыми чулками и сапоги.

С остальным он справился без труда, но шейный платок и сапоги стали сущим мучением. Он понятия не имел, как в восемнадцатом веке было принято завязывать галстук, и в конце концов повязал его пышным бантом, засунув концы под жилет. Затем долго топал ногами и ругался, пока узкие сапоги не налезли наконец на ноги.

Оставалось уложить волосы так, как он видел у других, и…

Дверь открылась, и вошла Хлорис.

На ней не было ни тюрбана, ни перьев, ни косметики на лице. Длинный серый плащ до лодыжек, скрепленный пряжкой на шее, скрывал вчерашний вечерний наряд. Когда она закрыла за собой дверь и вышла на середину комнаты, Филип прошел мимо, не говоря ни слова, и начал причесываться у зеркала, висевшего над комодом у двери.