Владик выжил в этом бою, и в следующем, и в самом последнем под Веной. Встретил пъяный от счастья и водки Победу, побывал в догорающем, смрадном Берлине и выцарапал на стене Рейхстага имя девушки из Кременчуга о которой неожиданно для себя самого помнил все военные, растянутые цепочкой длиною в жизнь годы.

Бегут по рельсам блестящие вагоны трейна, вознесенные над землей металлом эстакады. Мелькают за оконным стеклом зады большого города. Открывают усталому взгляду помойки, лестницы черного хода, измаранные граффити стены. Обветшавшие сомнительные кварталы сменяются новенькими кондоминимумами переделанными из опустевших, заброшенных цехов заводов и фабрик павших в неравной борьбе с коварными азиатскими тиграми. Состав временами ныряет в туннели, снова выскакивает на поверхность, проносится вплотную к стенам краснокирпичных билдингов косо разрезанных железной колеёй под невообразимыми углами, скрежещет колесами на поворотах, притормаживает бег возле станций. Пересадка. Новый вагон, новые воспоминания.

* * *

Колышат кронами невероятной высоты дубы смыкающиеся в одну темно-зеленую крону над домиками пионерского лагеря, лениво колышит перьевые поплавки речка с желтым песком мелкого пляжа, таинственнен старый сосновый перелесок где покопавшись пару часов вместо опостылевшего дневного сна, можно запросто нарыть пригоршню чудом сохранивщихся со времен войны автоматных патронов, немецкий тесак, а если очень здорово повезет то и парабеллум с навечно заклинившим затвором…

Колышется за стеклом маски голубовато-зеленая теплая вода ласкового Черного моря, открывая неведомое царство морского дна, перевитые коричневыми водорослями камни, снующих по песку усатыми мордочками серебристых с розовым очень вкусных барабулек, пестрых пугливых зеленух, полосатые каменные окуни, терпеливо поджидают в расщелинах скал добычу, таращат выпученные глаза головастые, с огромными пастями, усеяные страшными колючками морские ежи — скарпены; бегут бочком, на растопыренных членистых ногах крабы с готовыми к бою, раскрытыми клыками клешней.

Выстрел и улетает к добыче в ореоле воздушных пузырьков трезубая стрела подводного ружья. Трепещет, свивается, бьётся на гарпуне серебрянное упругое рыбье тело. Синие резиновые ласты взбивают толщу воды вынося на поверхность, к солнцу, небу, сладкому глотку воздуха вперемешку с солеными брызгами втягиваемыми через шнорхель трубки, к качающемуся в волнах берегу дикого пляжа.

Потом все собираются у костра, чистят добычу, разводят костер. Краснеют свареные в морской воде прямо на берегу крабы. Дымится плов из мидий, вялятся на протянутой между кустами леске тушки рыб… Солнце… Небо… Настоенный на выброшенных волной водорослях воздух… Палатка, приткнувшаяся под кривым деревцем на склоне… И так год за годом… Но пришло суматошное перестроечное время с синими тощими курами, водянистой колбасой начиненной розовой туалетной бумагой, серыми мятыми пельменями, очередями…. периодическими вознесениями и проклятиями давно и совсем недавно канувших в пропасть истории забытых вождей. С вечерними кухонными спорами о Горбачеве и его жене.

— Всё, хватит, с меня. — Заявила мама, решительно прервав дискуссию о закупках картошки на зиму. — Никаких мешков, никаких запасов. Осточертело! Вы, что не видите, не понимаете происходящего? Да сейчас хуже чем пятнадцать лет назад, когда собирались уезжать первый раз. Этому безвольному болтуну разве можно верить? Процесс у него пошел! Да у него просто окончательно крыша поехала… Не верите мне, откройте газеты, почитайте вашу обожаемую Литературку, Лесото, Гурова… Мало? Взгляните на рожи в телевизоре…. Утопим жидов в москальской крови! Тоже мало? А напасти одна за другой… Чернобыль, Нахимов, Карабах… Нет, уж, вы как хотите, а мы с сыном уезжаем. Завтра же заказываю билеты на Вену, подаю на выезд…

— Доченька, ну куда же мы без тебя? Едем, так едем, может ты и права. Пацану скоро в армию, а в эту… с дедовщиной, горячими точками, голодухой… я и сам бы не пошел. — Вздохнув подвел итог дискуссии дед. — Только вот военный билет сдавать, идти в военкомат… ты уж пойди вместе со мной, поддержи морально. Мама пообещала и очертя голову кинулась в водоворот и суету сборов, поиска информации, спешной распродажи нажитого.

Для отъезда в чужие края требовались деньги и немалые. Нужно платить за отказ от гражданства, платить за билеты, платить за разрешенные законом полторы сотни долларов на отъезжающего, закупать бесчисленные носовые платки, льняные простыни, матрешки, столовые наборы, командирские часы, фотоаппараты, объективы, бинокли и прочую дребедень разрешенную к вывозу и предназначенную для продажи на итальянских блошиных рынках.

В дом приходили люди и уносили книги из домашней библиотеки деда. Некая торговая дама не мелочась забрала гамузом, отсель и до сель понравившиеся корешки подписных изданий вместе с попавшими в тон полками. Тревожно озирающийся тощий молодой человек с хитренькими, плутоватыми глазенками на несвежем сером лице уволок в обмен на тощую пачку денег фамильное серебро, бабушкину шкатулку и мою коллекцию монет. Исчезли мамины серьги и колечки, часики… Вместо них в комнатах появилось небольшое стадо разномастных чемоданов. Бедный, грустный эрдель с поникшим кургузым хвостом залезал в их разверстые пасти, укладывался поверх эмигрантской горькой поклажи и умащивая бородатую умную голову на скрещенные передние лапы смотрел полными слез грустными карими глазами на сборы, на непривычный сумбур в квартире, на нашествие посторонних неприятных людей.

С собакой оказалось проще всего. За его участие в авантюрном путешествии проголосовали единогласно все члены семьи и эрделька мог больше не опасаться остаться один. Знакомый ветеринар за умеренную сумму выправил необходимые для собачьей души бумаги, в досоафовском клубе служебного собаководства члены подкомиссии эрделей похмыкали, погыкали, но решили, что для собаки психологически трудно, практически невозможно, расставаться с владельцами, а травмировать нежную эрдельскую душу фанаты-собаководы ну ни как не могли. Умный пес моментально понял изменение жизненой ситуации и воспрял душой, вновь стал на охрану хозяйского добра, и однажды здорово порвал штаны и заодно мягкие места незванным ночным визитерам.

Для приобретения опыта в торении эмигрантской тропы меня с дедом отпустили сопровождать очередных отъезжающих до Шереметьево-2.

Несколько взятых с боем на Курском вокзале такси, загроможденные чемоданами и сопровождающими подвезли нас к серой ненашинской громаде международного аэропорта. Невиданные ранее колясочки для багажа, иностранные самолеты на летном поле, рекламные щиты заморских фирм…

В самом дальнем углу, возле туалетов, копошилась на стульях, на полу серая, выпадающая из общего праздничного настроя, масса эмигрантов, обремененная горами чемоданов, детей, больных стариков, несчастных перепуганных собак, разношерстных, но одинаково разбухших баулов… В течение дня люди сидели в скорбном ожидании ночи, когда в опустевшем здании, вдали от лишних глаз начинался таможенный досмотр и оформление багажа.

Весь день мы бродили по эмигрантской резервации, прислушивались к разговорам, набирались опыта, пытались понять, что можно, что нельзя, запоминали рассказы о том как побеждали всесильную таможню некие легендарные личности еврейской, да и не только эмиграции.