У меня взаймы просил на мороженое для своих баб.

Я тогда у него спрашивал, как он умудряется их в койку укладывать (а он в легкую умудрялся!). Так он только глаза большие делал. И рассказывал, что главное — разговаривать, комплименты там, слушать внимательно… Можно еще луну и звезды подарить, ага. И рассвет с закатом. Очень красиво, а, главное, бесплатно.

Я не верил. И не хотел даже пробовать такое.

Для меня всегда нормой было при ухаживании стандарт: ресторан, может, прогулка, койка. И никто не отказывался. Потому что главное — честность.

А в последние годы все еще проще стало.

Когда владеешь собственным, одним из самых крутых в городе клубов, вопрос с женщиной в постели решается в течение пары часов, как максимум.

Я жил себе, свободно и спокойно.

И думал, что счастлив.

А потом увидел длинноногую девочку, с огромными влюбленными глазами. Неожиданно так. Через пятнадцать лет ее нахождения под боком.

И понял, что все, что до было до этого, это так… Суррогат.

А реальность, кайф… Вот он. Когда она в моих руках.

Татка, ничего не зная о моих смятенных, панических мыслях, что вертелись в голове, смирно сидела на коленках, даже особенно не ерзая, смотрела на луну. От пушистой макушки пахло детским шампунем.

Моя лапа на ее ноге смотрелась дико неправильно. Словно я — зверь, захватчик, дракон, утащивший нежную принцессу в свое логово.

Это смущало и заводило.

Никогда не думал о себе в таком ключе. А тут…

Если раньше все, что я устраивал вокруг сестренки, было неосознанно, так, на уровне «потому что так правильно и вообще, я старший, я в ответе», то теперь это приобрело законченный, я бы сказал, маньяческий характер.

Я сидел, смотрел на луну, вдыхал чистый запах Таткиных волос, переводил взгляд на свою лапу на тонком девичьем бедре, и понимал, что все, пиздец.

Я же ее не выпущу никуда. И не позволю даже в сторону шагнуть без моего позволения. Потому что она — самое ценное, что у меня есть. Она — моя. И ее не то, чтоб никому нельзя трогать… На нее даже смотреть никому нельзя дольше одной минуты.

Хотя, нет. Тут я лгу. И минуту тоже нельзя.

Самое стремное, что эти мысли меня вообще никак не напрягали.

Воспринималось все, как норма.

Правильно и логично.

Я сидел, обнимал ее, гладил машинально, исследуя тонкое тело, а потом поймал себя не том, что залез под майку и глажу грудь, а Татка дрожит. Не от холода.

И это в тот момент тоже показалось правильным.

Я повернул ее за подбородок к себе, полюбовался на луну в ее распахнутых глазах, поцеловал, сначала мягко и нежно, по линии скул, ощущая, как Татка подается ко мне, дышит тяжелее, позволяя жестким лапам зверя грубее ласкать грудь, пропуская острые соски между пальцами. Для меня любое прикосновение к ней — тактильный кайф. До дрожи.

Сжимаю её за плечи, чуть-чуть отстраняю, так, чтоб добраться до края джинсов, расстегнуть. Не прекращаю целовать, это такое удовольствие, никогда не надоест!

Татка, несмотря на то, что плывет уже от моих незамысловатых ласк, все же пытается притормозить, кладет ладошку на мою лапу, препятствуя проникновению.

— Сереж… Мне больно там… — шепчет тихо и беспомощно, понимая, что остановить меня явно не сможет.

Но я и не собираюсь ее брать так, как хотел бы. Так, как давно, очень давно хочу. Успею. А пока что…

Она мне сделала нереально хорошо.

И я хочу, чтоб она тоже получила кайф. Не такой, как я, конечно, но хоть немного. Поэтому я бормочу, не прекращая ее целовать, чтоб отключить всякое сопротивление:

— Не бойся, не бойся, я только потрогаю… Слышишь… Потрогаю… Чуть-чуть…

Времени я не теряю, пока она сомневается и немного зажимается, я действую. Пальцы уже в ее джинсах, уже добрались до сладкой, горячей плоти, трогаю — и Татка вкусно вздрагивает всем телом. А я ловлю эту ее дрожь, впитываю в себя, как вампир, усиливаю напор. Скольжу пальцами по мягкой влажности, губами по гладкой коже шеи и ключиц. Как зверь, поглощаю ее стоны, ее прерывистое дыхание, ее нежные, неуверенные касания, движения навстречу. Заставляю чуть-чуть раздвинуть ножки, но глубоко не лезу. Там наверняка больно, не хочу делать больно ей. А потому — мягко-мягко сверху пальцами, и губами ниже, к груди, и прогнуть к себе… Она очень отзывчивая, моя сестренка, словно под меня делали. И это добавляет мне кайфа.

Момент, когда она не выдерживает, вскрикивает, сжимая мою ладонь бедрами, выгибается и дрожит, самый правильный. Самый красивый. И она — самая красивая. Самая — моя.

Это невероятно ценно.

А слова — это хрень. В нашей ситуации — точно.

Домой ко мне мы заходим в молчании.

Татка идет в душ, я на кухню, потому что, кроме фастфуда, хочется еще чего-то поесть нормального.

Телефон звенит настойчиво, и я смотрю, кто там требует мою сестру вечером.

Гляжу на имя «Гарик», вспоминая, что это за хер такой, Гарик. И какого хера это хер звонит моей Татке в десять вечера.

— Говори, — приглашаю я к диалогу, ткнув в зеленую трубку.

— Эээ… — мужской голос, ломающийся басок, ведет по нервам, как пенопласт по стеклу. — Я, наверно, ошибся… Мне нужна Тата…

— Ты не ошибся. Это ее номер. Нахрена тебе моя сестра?

Я сразу обозначаю, кто есть кто, чтоб хрен с пидорским голосом не питал иллюзий. А, может, вспомнил, кто такая Тата. И кто ее братик.

— О! — судя по оживлению в голосе, паренек обрадовался, что я не парень ее. И родственные связи нихрена не смутили. Непуганный, значит.

Я замечаю в отражении темного окна свою людоедскую усмешку и дикий взгляд. Ух, бля! Понятно, чего все шугаются. Я бы и сам немного напрягся, встретив такого, как я в переулке темном. Но совсем немного, да.

— Круто! — продолжает по-идиотски радоваться паренек, еще не подозревая, что недолго ему этим делом заниматься осталось. В смысле, радоваться. — Меня Гарик Арутюнян зовут! Я хотел с твой сестрой поговорить по поводу выступления ее в моем клубе!

ЙОпа! Как интересно-то! Сразу несколько неправильных слов, бесячих — поговорить, выступления, мой клуб… И Арутюнян. Я знаю одного Арутюняна. Но он не Гарик.

Й

— Выступление?

— Ну да… Она так отожгла на днях, я прям поплыл! Слушай, брат, голос у твоей сеструхи еще круче, чем ее фигура!

Я смотрю в отражение окна. Как там, пар из ноздрей не валит? Прямо странно даже, бля…

— Кто тебе дал ее номер?

— Так она сама дала! — Гарик все не просекает опасность, он весел и задорен. — Мы же учимся вместе!