Вот и делаешь глупости.

Откуда эта гребанная неуверенность в себе?

Никогда такого не было.

Все мои бабы были просто дико счастливы, попадая ко мне в койку. Потому что в своей сфере успешен.

И в жизни кое-чего добился. И много чего дать могу.

Каждой. Любой. Но не Татке.

Я это понимаю.

Я это словно спинным мозгом чувствую.

Ей не нужны ни мое положение, ни мои бабки, ни то, что я создал, кем я являюсь… Ей только я нужен.

Но она не знает, какой я. До конца не знает.

И теперь, когда наши отношения перешли на новый уровень, я страшно боюсь ее разочарования. Во мне.

И делаю все, чтоб это предотвратить.

Вот только… Сука, кажется, не то я делаю.

Совсем не то.

И не так.

Поэтому я решаю везти ее сразу домой и пытаться разговаривать.

Хотя, то, что происходит со мной, нифига не могу нормально прояснить даже для себя. Одно только знаю, пока не утрясу все моменты, хрена с два она у меня в институт пойдет.

В лифте Татка настойчиво жмет пятый, я десятый.

И встаю так, чтоб мимо не прошмыгнула. Да, нагло пользуюсь своим преимуществом в весе и размере.

Татке остается только смотреть на меня, сжимая маленькие кулачки, злобно и беспомощно.

Я сохраняю выражение невозмутимости на физиономии. С трудом, конечно, но стараюсь.

Коплю энергию для разговора. А то в лифте как-то… Ну, неправильно.

На пятом двери распахиваются, но я с места не двигаюсь.

— Пусти!

Татка краснеет от злости, подходит ближе.

И я уже не раздражаюсь. Просто не могу этого делать, когда она так близко.

Понимаю, что надо поговорить, надо четко обозначить все точки соприкосновения… Ага… Даже от этого словосочетания мысли пошлые в голове. Точки соприкосновения… Я бы сейчас не против с ней соприкоснуться… Разными точками… Интересно, как там у нее все? Зажило?

Проверить необходимо.

— Нет, малыш. Поехали ко мне.

— Нет! Я не хочу больше с тобой никуда ехать! И разговаривать не хочу!

— Тат… Здесь все слышно. Ты уверена, что хочешь, чтоб соседи были в курсе?

Она замолкает. Дышит тяжело. Щурит глазки лисьи. Потом отворачивается.

Двери закрываются, мы едем дальше.

На десятом я открываю, пропускаю ее в квартиру, защелкиваю замок.

Татка разворачивается, прослеживает, как я убираю ключи в карман, фыркает.

— Ну и дальше что? Запрешь меня в доме? Как наложницу? Ты совсем дурак, братик?

— А ты, я смотрю, разговорилась, — я прохожу в комнату, бухаюсь на диван. Дико хочется выпить. Дурацкий день все же. Одни нервы, бляха муха.

Как найти силы на разговор?

Когда говорить вообще не хочется?

Одну короткую миллисекунду жалею, что вообще это все затеял. Раньше я мог Татку просто по-братски послать. Она бы дулась, конечно, нервы мотала. Но никуда с подводной лодки бы не делась.

А тут… Мы с ней уже не брат и сестра. Мы мужчина и женщина. В отношениях. Что бы она на эту тему не думала. А в отношениях надо разговаривать. Сууука… Зачем я это все затеял?

— А ты меня слышать, что ли, начал? Незаметно!

Татка фырчит, бесится, топает в ванну.

Я слышу, как льется вода, потом она выходит, уже без куртки, в одной футболке, под которую по привычке не надела белье. Я смотрю, как острые темные соски натягивают тонкую трикотажную ткань, и опять начинаю беситься. То есть, именно в таком виде она на занятия рванула. Отлично, что тут скажешь…

— Знаешь, — она вытирает полотенцем лицо, капли стекают по шее, я отслеживаю каждую, ловлю себя на том, что сглатываю, — я думаю, что все, что случилось… Ну, это ошибка. Я была в тебя влюблена, долго, но ты прав. Это просто подростковая влюбленность. Я не хочу больше твоего тотального контроля, потому что это уже ненормально как-то, понимаешь? Ты слышишь меня вообще?

— Да…

— Я к тебе хорошо отношусь, ты знаешь, я тебя… Черт… — Она отворачивается, шмыгает носом, а я глаз не могу оторвать. Красивая. Вязь татуировок, которые она сделала за этот безумный год, подчеркивает смуглую гладкую кожу, множество сережек в маленьком ушке, мне хочется каждую языком попробовать. Я еще помню время, когда кожа у нее была чистая, а волосы длинные. Тогда она выглядела абсолютным ребенком. А сейчас — это молодая, нереально красивая девушка. Моя девушка. Она что-то говорит. Она злится. Ну, конечно, злится. По ее мнению, я неправильно себя веду. Но по-другому не будет. И ей придется смириться.

— Малыш, иди сюда, — я чувствую себя отчего-то совершенно выжатым. И мне не хочется разговаривать. Хочется смотреть на нее, трогать ее, целовать ее. — Хватит уже. Этот урод предлагал хрень. Моя женщина не будет петь в кабаке. И вообще развлекать публику. Нехер.

Она открывает рот, ошеломлённая моими словами.

— Это… Это что еще за хрень? Ты с чего вообще взял, что можешь мне указывать? Ты и раньше права не имел, я совершеннолетняя, вообще-то. Но раньше я тебя слушалась. Зачем-то. Но знаешь…

— Знаю, — я делаю резкое движение, вылавливаю ее за руку, сажаю на колени и тут же, не слушая возмущенный писк, зарываюсь в короткие волосы на затылке носом, вдыхаю ее запах. Ох, кайф какой… Нет, все правильно я сделал. И вообще, если и было чего правильного в моей жизни, то вот это вот. Эта девушка, которую я сделал своей. — Все знаю, малыш. Ты злишься, что я вчера тебе не дал с ним поговорить. Что в телефон залез. Понимаю. Это плохо. Но я такой. Ты это знала и раньше. Ничего не изменилось же…

Я не могу сдержаться, усиленно тискаю ее, лезу лапами под футболку, добираюсь до остреньких сосков, сжимаю, и Татка начинает дрожать. Она уже не вырывается, просто сопит, все еще гневно, но щечки уже красные, губки дрожат, глазки лисьи блестят.

— Так нельзя все равно, понимаешь? Я думала, что ты просто меня стерег, когда сестрой считал… Ну, знаешь, как старший брат, — бормочет она, упираясь мне в плечи ладошками и немного изгибаясь, чтоб избавиться от наглых пальцев, ласкающих острые вершинки сосков.

— Теперь ты — моя женщина, — хриплю я ей в шею, а потом мягко прикусываю, с удовольствием ощущая, как Татка вздрагивает, как мурашки по коже рассыпаются, — я с тебя вообще глаз не спущу…

— Но это отдает маньячеством, ты же понимаешь? Это как-то… Болезненно… — она, в противовес своим возражениям, с готовностью выгибается, подставляя под мои губы еще плечики и грудь. Я, естественно, не упускаю шанса.

— Похер… Вот похер, да? — бормочу, уже развернув ее полностью к себе, стягиваю майку, задыхаюсь от нехватки воздуха, когда смотрю на ее голую небольшую высокую грудь, провожу по ней ладонью, щедро и жадно тиская. Моя лапа смотрится на ее тонком смуглом теле жутковато. И очень правильно. Ну, для меня. Чудовище и красавица, все как по классике.