передать нам дополнительный комплект практических снарядов: сколотим щиты, проведем учебные стрельбы. Боюсь, когда прибудем на место, отдыхать не придется. Газеты пишут об активных боевых действиях на море, так что не сомневаюсь, нас сразу бросят в дело.

– Выходим послезавтра? – осведомился Сережа.

– Да, с утренним бризом. Сегодня заканчиваем с угольной погрузкой, принимаем провиант, свежую воду – и в путь.

– Обидно… – вздохнул Сережа. – Город посмотреть не успею. Я же сразу уехал в Портсмут, только здешний порт и рассмотрел.

– Да, город прелюбопытный, – согласился Повалишин. – Сущее смешение языков: европейцы всех мастей, мексиканцы, негры, китайцы, и индейцы встречаются. А кое-кто именует его даже Западным Парижем. Кстати, тут немало и наших соотечественников. Название есть, Русская горка, там во времена золотой лихорадки было православное кладбище. Да и помимо этого немало интересного, одна канатная конка[12] чего стоит! У нас в России таких пока нет.

Сережа снова не удержал вздох. Канатная конка – это, конечно, интересно, но служба есть служба. Пусть и перуанская.

– Кстати… – Повалишин поспешил отвлечь собеседника от невеселых мыслей. – Сегодня получили депешу из Нью-Йорка: у берегов Панамы к нам присоединится еще одно судно. Не судно даже, так, суденышко. Минный паровой катер, один из трех, построенных по перуанскому заказу в Норфолке. Два других уже отправились к законным владельцам, а этот вот задержался. Катер доставили на пароходе к восточному побережью Панамы, потом в частично разобранном состоянии перевезли по железной дороге через перешеек, а дальше он пойдет своим ходом.

– А дойдет? – недоверчиво спросил Сережа. – Скорлупка же!

– Если понадобится, потащим на буксире. Все же маршрут наш вдоль берега, риск не такой сильный, как в открытом океане. А в общем, Сергей Ильич, – Повалишин улыбнулся собеседнику, – справимся как-нибудь. Не боги горшки обжигают, верно?

Вечереет. На рейде Сан-Франциско (Фриско, как называют его жители) еще светло. Но уже скоро крупные, как самоцветные камни, звезды рассыплются по черному бархату калифорнийского неба.

С берега доносятся конское ржание, смех, где-то вдали оркестр завел что-то бравурное – город готовится к развеселому вечеру. А на борту броненосного тарана «Тупак Амару» продолжается служба, вот только обороты, несущиеся с полубака, звучат почему-то отнюдь не по-испански.

– Значит так, салага! Слушай сюда и крути на… прыщ. Видишь эту хренотень? Даже если, упаси Хосспыдя, сам архангел Гавриил спустится к тебе из своей душегубки и скажет: «Хуанито, раб Божий, перемать тебя в клюз, дерни вот ту пи… хреновину, и будет тебе рай с бубенцами», – не верь! Потому как… Потому как если ты дернешь эту хреновину, то вон там закрутится халабуда… Вон та, видишь? На которую цепь намотана? Вот! Халабуда закрутится, едремть, и устроит нам полундру под названием «якорь в воду, ж…а пароходу». А уж что после этого я сделаю с тобой… Ты, Хуанито, лучше тогда поди и кинься в воду. Чтобы, значит, не мучиться…

Старшина перевел дух и огляделся. И, на счастье матроса-перуанца, низкорослого, чернявого, с горбатым носом, блестящими, как греческие маслины, глазами навыкат и головой, перевязанной пестрым бумажным платком, обнаружил новый предмет для своей унтер-офицерской бдительности.

– Это чего, а? Чья корма, растудыть тебя вымбовкой через бонавентурталь, сползает по трапу, аки запойный звонарь с колокольни?

Возмущение старшины понятно. По вбитым годами службы понятиям спускаться по трапу спиной вперед дозволено только обитателям кают-компании. Для постояльцев же кубриков это смертный грех, непреложное свидетельство отсутствия флотской лихости. Им положено слетать вниз бесом, едва касаясь ногами ступенек.

Владелец «кормы», явно не ожидавший такого обращения к своей персоне, поворачивается. Старшина подскакивает, как ужаленный, и вытягивается во фрунт.

– Охти, царица небесная… – Он пихает перуанца локтем так, что бедняга едва ухитряется устоять на ногах. – Смирно, перуанская твоя морда!.. Виноват, вашсокобродие хас-спадин каперанг! Старшина Дырьев…

– Вольно, – отвечает Повалишин, которого немало позабавило происходящее. – Ну, Дырьев, чем занят?

– Да вот, вашсокобродие, – старшина покрывается холодным потом (срамота несусветная, командира не узнал!), – разъясняю ентой нерусской харе, как обращаться со стопором якорной лебедки.

– Дело нужное. Только ты это, голубчик… Подоходчивее надо, подоходчивее. И кратко. Краткость, как известно, сестра таланта.

Дырьев вытягивается во фрунт, хотя, казалось бы, больше некуда, и так макушка, украшенная бескозыркой, едва не скребет по низкому подволоку.

– Слушш, вашсокобродие, хас-спадин каперанг! Будет сполнено, чтоб, значит, и доходчиво, и кратко!

Повалишин поворачивается и лезет по трапу назад, на мостик. Старшина дожидается, пока некстати появившееся начальство скроется из виду. Затем медленно поворачивается к вконец растерявшемуся перуанцу и демонстрирует тому увесистый кулак с наколкой в виде лилового якорька у основания большого пальца.

– Короче, салажня худая, ежели, не приведи господь, дернешь ту херови… стопор лебедочный то бишь, зубы к едрене фене повыхлестываю, вот те хрест! – И для пущей убедительности размашисто перекрестился, по-православному, справа налево, окончательно ввергая собеседника в ступор.

IV

Сентябрь 1879 г.

Тихий океан. У берегов Чили

– Я все же не пойму, что ты собираешься делать дальше, – повторил Греве.

Они любовались зубчатым контуром Анд, ясно рисующимся на фоне оранжевой полосы заката. Заснеженные пики казались сейчас угольно-черными, напоминая странные фигуры из японского театра теней.

– Честно говоря, Гревочка, я и сам в сомнениях. И так нехорошо, и эдак. Надо бы собрать побольше сведений о том, что сейчас там творится, тогда и будем решать.

Там – это в Вальпараисо, в Чили, куда шла, раскинув паруса, «Луиза-Мария». Машины и котлы, изнуренные переходом вокруг мыса Горн, обихаживали судовые механики; им помогали канониры, числившиеся сменными машинистами и кочегарами.

– Ну, смотри, тебе виднее. – Греве извлек из-за обшлага трубку и принялся ее раскуривать. – Хотя я бы предпочел, чтобы никто не знал, что ты и твои архаровцы у нас на борту.

– Так и не узнают! Придем в Вальпараисо, запрем их в трюм, и вся недолга.

– А людей не жаль? – покосился на приятеля барон. – Какую неделю в море! А тут берег под боком, ром, кабаки, девки, а им в низах киснуть!

– Знали, на что шли, – отмахнулся Остелецкий. – Ну и кормежку, конечно, обеспечим – от пуза, с ананасами и какао. Они там соорудили что-то типа гимнастического зала с тренировочными снарядами и боксерскими мешками, вот и пусть гоняют друг друга до седьмого пота. А по ночам будем на палубу выпускать малыми группами, воздухом подышать. Ничего, сейчас не лето, жары нет. Потерпят, не дети.

– Ну хорошо, с этим ясно. – Греве наконец справился с трубкой и выпустил первые клубы ароматного дыма. – А ты-то сам что? Сойдешь со мной на берег?

– А куда я денусь? Сказал же: надо