превосходила известность самых могучих броненосцев любого из флотов мира, и неудивительно, что молодому человеку было крайне любопытно. Но, увы, Мигель Грау встретил гостей и, не дав времени оглядеться, проводил в кают-компанию, на время превращенную в комнату для совещаний.

Там было тесновато, впрочем, и Сережа, и Повалишин, немало послужившие на балтийских броненосных лодках (по сути, копиях американских однобашенных мониторов времен гражданской войны), были привычны и не к такому. Стулья сдвинули к стенам; на большом столе разложили карты и схемы, адмирал нависал над ними, словно стервятник над добычей. Возражений он не принимал – видно было, что все заранее продумал до минуты, до каждого оборота винтов кораблей, участвующих в операции.

Вкратце план Грау сводился к следующему. После трех набегов на Антофагасту, предпринятых «Уаскаром», чилийцы более всего были озабочены проводкой на север очередного крупного войскового конвоя, состоящего из пяти больших транспортов, на борту которых было до трех тысяч солдат с пушками и необходимым снаряжением. Зная о прибывшем к неприятелю подкреплении, чилийцы на этот раз намеревались сопровождать конвой обоими броненосцами и еще тремя корветами.

Контр-адмирал Грау намеревался дать транспортам добраться до конечного пункта, начать разгрузку – и первой же ночью, пользуясь неизбежно возникшей в гавани неразберихой, атаковать. Целью на этот раз должны стать не пароходы с войсками и воинским снаряжением, а чилийские броненосцы, так как Грау не без оснований полагал, что если вывести их из строя, то сухопутной армии, отрезанной от морских сообщений, не останется ничего, кроме капитуляции, несмотря на численное превосходство.

Средства для нападения были выбраны весьма разнообразные. Упомянутые торпедеры должны пойти в атаку вместе с двумя таранными броненосцами – «Тупаком Амару» и «Уаскаром», уже не раз применявшим на практике это грозное оружие морской войны. Но ими дело не ограничивалось: вместе с броненосцами в гавань Антофагасты пойдут три колесных буксира, вооруженных самодвижущимися минами инженера Джона Лэя, недавно закупленными перуанским правительством в Северо-Американских Соединенных Штатах.

В отличие от мин Уайтхеда торпеда Лэя при весе в три тысячи фунтов несет двухпудовый заряд динамита, снабжена двигателем на угольной кислоте, обеспечивающим восьмиузловой ход на дистанции в полторы морских мили, а главное, управляется по электрическому кабелю. Оператор наводит снаряд на цель, ориентируясь на две торчащие из воды мачты, снабженные по ночному времени фонариками. Всего таких торпед было закуплено десять штук, но перуанцы успели подготовить к бою только три, их и предполагалось пустить в ход.

Мигель Грау, как и прочие перуанские офицеры, присутствующие на совещании, были в восторге от технической новинки. Русские же отнеслись к ней с изрядным скепсисом, чем немало огорчили коллег. Тем не менее план Грау был принят, и единственное, на чем настоял Повалишин, это передача катера «Алаи» под начало старшего лейтенанта Казанкова.

– Раз уж мои люди участвуют в этой операции, – заявил каперанг, – то я желаю, чтобы ими командовал мой офицер.

Грау набычился, лицо его налилось кровью, что было признаком подступающего гнева, но спорить в итоге не стал. Все присутствующие понимали, что без усилий русских машинистов и гальванеров, готовивших катера и вошедших в состав их экипажей, нападение попросту не состоялось бы.

В перерыве совещания подали сигары, кофе и популярный в Южной Америке чай мате. За кофе Сережа разговорился с адмиральским адъютантом, лейтенантом, и в числе прочего обратил внимание на его испанскую манеру речи. Оказалось, что Сережин собеседник (он назвался Родриго Гальвесом) действительно родился в Испании и попал в Латинскую Америку незадолго до прошлой войны, в которой Испания противостояла Чили, Перу и Боливии. Отец его сочувствовал борцам за независимость, а старший брат даже поступил волонтером в чилийскую армию, да так и остался там, дослужившись до полковника. Война прервала их сношения, однако Родриго было доподлинно известно, что Рамиро (так звали старшего брата) занимает довольно высокий пост, начальствуя над гарнизоном крепости в Вальпараисо.

– Увы, с начала года мы обменялись всего парой писем, переданных с капитанами нейтральных торговых судов, – со вздохом пояснил испанец. – Надеюсь, когда это закончится, я сумею повидать Рамиро. Война войной, но семья – это святое…

Совещание закончилось за полночь. Были определены сроки – сутки спустя после прибытия чилийского конвоя в Антофагасту. Участники разъехались по своим кораблям; Сережа отправился на «Торменту», так как ему предстояло передать шлюп своему старшему офицеру-перуанцу, а с утра принимать «Алаи».

Дел было непочатый край, только бы успеть подготовиться к этой, по выражению Повалишина, безумной авантюре. Хотя чем как не безумными авантюрами были другие операции, в которых Сережа успел поучаствовать за свою недолгую карьеру? Прорыв в Свеаборг под пушками британской эскадры особой службы, взрывы маяков на мысе Доброй Надежды, отчаянный, почти фанфаронский набег на устье Хамбера… А действия русских минных катеров против турок на Дунае и в Черном море? Они что, были верхом рассудительности? Так что старший лейтенант Казанков мало переживал о том, что его ждет. Приказ получен, надо исполнять, тем более что, когда катера пойдут в атаку, за спиной у них будут броня, пушки «Тупака Амару» и «Уаскара».

«Бог не выдаст, свинья не съест, – так рассуждал Сережа, – да и чилийцы – это вам не Королевский флот и даже не османы. Как-нибудь одолеем, не впервой!»

VI

Октябрь 1879 г.

Чили. Вальпараисо

В припортовых кварталах в любом уголке мира пахнет примерно одинаково: соленой рыбой и пряностями, ромом, а также прогорклым жиром, смолой и угольной гарью. И, конечно, тем, что чересчур романтичные литераторы склонны именовать запахом моря – ароматом гниющих на сваях причалов и береговой полосе водорослей.

Переулки Вальпараисо, выводящие к порту, тоже не благоухали розами и лавандой. Двое друзей, успевших поотвыкнуть от подобного на вылизанной до блеска «Луизе-Марии», нет-нет да и морщились, когда из какого-нибудь закутка накатывала волна особо ядреных запахов. «Густопсовых», как выразился Венечка Остелецкий. Здесь было полно складов, где хранились сотни бочек с солониной, маслом, соленой рыбой – провизия, которой шипчандлеры снабжали заходящие в порт суда, – и пропитанный сопутствующими амбре воздух, казалось, можно резать ножом.

Под ногами то и дело шмыгали крысы – крупные, откормленные, наглые, не обращающие внимания ни на людей, ни на здоровенных желтоглазых котов, внимательно наблюдающих за происходящим с низких крыш и ступенек. Коты на крыс тоже не реагировали, во всяком случае пока те не покушались на склады, порученные заботам усатых-полосатых сторожей.

При виде всего этого буйства жизни Остелецкий, отличавшийся повышенной даже по меркам морского офицера брезгливостью, с отвращением кривился и прибавлял шаг.

– Осади, куда разогнался! –