специального помоста для герольдов, установленного аккурат под императорскими ложами. Глашатай, благодаря своим пёстрым, пышным нарядам, взъерошенным волосам и длинному горбатому носу сильно походивший на большого хохлатого попугая, также удивлённо воззрился на происходящее на арене действо, не без ехидства продолжив:

— И вот первый бой! Супротив уже хорошо нам знакомой троицы иберийских охотников за беглыми невольниками вышли дебютанты наших состязаний: один из них, могучий рыжебородый великан из дикого племени русов, проживающих далеко-далеко, аж за печенежскими степями! Именно оттудова недавно вернулся наш вседержавный император Эдиз вместе с непобедимой ослямбской ордой, разгромив этих самых русичей в жестокой, неравной для нас сече и сделав свирепых варваров своими вассалами! Теперича они нам дань платят, а лучший их воин сейчас покажет, на что способен! Но у нас неожиданная проблема обозначилась; похоже, этот рыжий будет биться в одну харю! Ибо два его напарника, грызуны канцелярские, любящие прикарманить не своё, видимо, не особо горят желанием подмогнуть русу на ратном поприще! Что ж, это не помешает нам знатно повеселиться, верно⁈ Значится, предлагаю: после того как наши бравые охотники закопают в песок эти рыжие космы, скопом, дружно попросим многоуважаемых иберийцев разобрать по кускам и тех двух трусливых шакалят, надеющихся отсидеться в стороне! Твари наивные, ха-ха-ха!.. — Мехмер раскатисто загоготал, а вслед за ним лениво заулюлюкала зевающая, ещё не разогревшаяся толком толпа.

Между тем Ратибор, уверенно идущий на своих противников, не сводил с них внимательных глаз. Впрочем, как и они с него. Дорх был вооружён одноручным мечом и щитом, Конивер — двуручной секирой, а Вульдар — метательным копьём-сулицей и здоровенным ножом. И братья явно неплохо владели своим оружием, ибо с десяток боёв просто так не выигрывается.

— Ну чего, дерьмоеды, на людей, значит, охотиться любим, да⁈ — взвинченный Ратибор, у которого в буквальном смысле чесались лапы кого-нибудь придушить, распинаться долго не собирался; еле слышный свист прорезавшего воздух одноручного топорика Гюльбара открыл сегодняшние людские баталии; Конивер, коему и предназначалась добрая сталь, пусть нерасторопно, но успел вскинуть своё оружие, не без труда отбивая могучий бросок. Правда, рукоять двуручной секиры иберийца не преминула переломиться пополам от вонзившегося в неё лезвия, в результате чего лопасть любимого топора силой удара вырвало из рук охотника за рабами, оставив опешившего воителя на пару секунд безоружным. Одноручный колун писаря, слегка задев плечо Конивера, пустил первую в бою кровь и по незамысловатой кривой также отлетел в сторону.

Толпа довольно ахнула, оценив по достоинству как лихую попытку русича с ходу сократить на одного количество противников, так и прекрасную реакцию иберийского воина, явно не зря евшего свой хлеб. Ратибор же, спустя мгновение, сделал резкий шаг в сторону, в свою очередь, уклоняясь от полетевшего в него копья Вульдара. Противники обменялись первыми выпадами. Только вот дюжий ратник учудил совершенно невероятный манёвр, который мало кто способен повторить в этом мире на столь кратком расстоянии: одновременно с уклоном, со скоростью дикой кошки взмыла его освободившаяся правая длань, на лету ловко сцапав за древко молнией пролетающую мимо иберийскую сулицу. После чего, быстро крутанув пойманное копьецо в воздухе, молодой богатырь шустро развернул его лезвием к вражеским бойцам да мощно швырнул по уже знакомому адресу, и на этот раз безоружному Кониверу блокировать бросок оказалось нечем. Увернуться же он банально не успел, и копьё смачно впилось бородачу чуть ниже солнечного сплетения, легко пронзив тому брюхо насквозь и выйдя остриём со стороны поясницы. Под восхищённые охи зрителей охотника на людей сильно откинуло назад; упав на песок, он, в предсмертной агонии бессознательно схватившись за торчащее из его тела ратовище, страшно захрипел и, конвульсивно дрыгая ногами, принялся обильно харкать кровушкой. Очевидно, Конивер отвоевал своё; то, что жуткое ранение было несовместимо с жизнью, сомнений не вызывало ни у кого.

— Не-е-ет! — в бешенстве брызжа слюной, ошарашенно вскрикнул Дорх, старший из братьев. Поражённый до глубины души внезапной гибелью самого младшего из них, он прытко, без оглядки пошёл на рыжебородого исполина. Тот, радостно оскалившись, метнулся осерчавшему иберийцу навстречу. Высоко взлетела в могучем замахе двуручная секира, вонзаясь в подставленный под мощнейший удар дубовый, обитый тонкими металлическими заклёпками щит. Раздался неприятный пронзительный скрежет, тут же сменившийся глухим треском. Под очередной дружный вздох скопища зевак, стальное лезвие топора, играючи сминая защитные железные пластины да расщепляя дерево, развалило круглый щит практически пополам и, отрубив кисть руки, его державшую, глубоко вонзилось в грудь завизжавшему было от дикой боли оппоненту, тут же, впрочем, прервав эти душераздирающие завывания. Судорожно булькая подступившим к горлу комком с кровью, Дорх грохнулся на песок, пред тем выронив меч, так и не пригодившийся ему в последнем в жизни сражении.

Тем временем Вульдар, зашедший в спину Ратибору, с надрывным, отчаянным криком занёс для удара длань с ножом. И этот вопль оказался прощальным для среднего брата. Могучий русич стремительно развернулся; вместе с ним по широкой дуге молниеносно сверкнуло лезвие только что выдернутой из грудины Дорха секиры. Добрая сталь не подвела, в два счёта срезав бороду да снеся котелок с плеч третьему из иберийских охотников. Точнее, башка Вульдара скатилась вниз не сразу, а спустя пару мгновений; тело же его, с принявшимся хлестать из шеи кровавым фонтанчиком, постояло по инерции ещё несколько секунд, как бы не желая признавать того бесспорного факта, что без головы существовать неспособно. Но вот под изумлённое молчание, воцарившееся на трибунах, нехотя осело и туловище последнего бородача, причём прямо в только что образовавшуюся под ним кровавую лужицу, впрочем, довольно быстро начавшую впитываться в песочное покрытие овального амфитеатра.

— Обалдеть! Что я сейчас лицезрел⁈ — наступившую тишину прорезал поражённый клёкот аж подскочившего на месте от волнения Мехмера. — Вот это бой! Один уложил троих! Да так непринуждённо! Иберийцы варвара даже не поцарапали!.. Не боясь ошибиться, позволю себе напророчить: этот рыжий медведь задаст знатной трёпки много кому из местных бойцов, что порой носы задирают чванливо от распухшего сверх меры самомнения!..

Заключительные слова глашатая были уже плохо различимы в громогласных аплодисментах, разнёсшихся по переполненным ярусам Кузгара; толпа зрителей восторженно рукоплескала угрюмому рыжебородому витязю, досадливо сплюнувшему из-за таких излишних, по его мнению, оваций.

«Делов-то! Всего троих положил, а умиляются так ротозеи, как будто три сотни рыл закопал в одну моську…» — протестующе хмыкнул про себя Ратибор, закинув секиру на плечо и вразвалочку направляясь к выходу с арены. Его два напарника, Зекир с Гюльбаром, уже сноровисто шмыгнули в открывшуюся дверь, стремясь как можно