Утром Марк проснулся от ощущения образовавшейся где-то, в глубинной части его сознания, утраты, пустоты. Натянув на голову одеяло, он прислушивался к шуму дождя за окном и спрашивал себя – как мог он, забывшись, поступить с Ритой так же, как поступил бы с любой другой женщиной, имевшей отношение к расследованию преступления: ведь она продолжала оставаться родственницей убитого Генса… Он сначала заманил ее в ловушку, причем ему это удалось с завидной легкостью: она сама проговорилась, что подозревала собственную мать… «Значит, и ты тоже догадывался, что Мишу отравила моя мать?» Она так легко попалась только по одной причине: она воспринимала его как близкого человека и меньше всего в ту минуту думала о том, что он – следователь, который ведет дело Генса. И он воспользовался этим, нисколько не задумываясь о последствиях. Получалось, что он просто позабавился образовавшейся ситуацией, помучил ее, прежде чем рассеять ее подозрения и успокоить. Не подумал о том, что она, быть может, подозревая свою мать, и без того ожидала чего-то подобного и боялась ему в этом признаться. И как бы все это выглядело, если бы Ксения Илларионовна на самом деле оказалась убийцей собственного зятя? Как он сообщил бы Рите об этом и, главное, успел ли бы он уверить ее в том, что, будь ее мать даже самой опасной преступницей на свете, он все равно бы сделал все возможное, чтобы покрыть ее? Но тогда в их отношениях возникли бы новые сложности: Рита никогда бы не забывала о том, что обязана ему за его молчание… Но теперь, когда выяснилось, что ее мать ни при чем (хотя Ксения Илларионовна явно была склонна к тому, чтобы каким-нибудь образом наказать зарвавшегося зятя), надо бы радоваться… так нет же, он сам все испортил, сначала напугав до смерти Риту своей уверенностью в том, что ее мать – преступница, а потом, как идиот, раскрыв тайну самоубийства Генса… А как он был горд своим открытием, своей догадкой о самоубийстве Генса, когда ему на стол легло заключение судмедэкспертизы и он узнал, что, помимо того, что в крови жертвы находится лошадиная доза рицина, у него в голове обнаружилась огромная, неоперабельная, окаянная опухоль… Он сразу же принялся искать его лечащего врача… А когда тайна смерти Генса раскрылась, он почувствовал себя настоящим профессионалом, человеком, способным удивить, потрясти такую женщину, как Рита, – да только не смог достойно преподнести ей эту правду, все испортил…

Однако наступил новый день, пора было идти на работу: в дождь, в новые проблемы, в новый, опустевший без Риты день…

Он встал, оглянулся, обошел квартиру и понял, что так дальше жить нельзя, что еще немного – и по его квартире будут бегать крысы… Он позвонил Татьяне, а через несколько минут раздался звонок по домашнему телефону. Очередное убийство, ему надо срочно выезжать, машина будет с минуты на минуту…

Рита утром собиралась на похороны, надела все черное, глухое. По дороге к сестре заехала на заправку, залила полный бак. В машине, наслаиваясь на струнный концерт ненавязчивого, жизнерадостного Моцарта, прозвучал отрезвляющий телефонный звонок. Это был Перевалов. Он просил о встрече.

– Леня, я никак не могу, – со вздохом ответила она, – у меня же зять умер, я тебе не сказала? Еду на похороны. Часа в три только освобожусь. Что-нибудь случилось?

– Да нет… Хотя случилось, конечно, я же говорил тебе… Просто встретиться захотел, посоветоваться… А заодно попросить у тебя помощи…

– Я позвоню тебе, как смогу…

Всю оставшуюся дорогу она старалась думать о Перевалове, о том, что случилось с его возлюбленной, и гнала от себя мысли о Марке. То, что произошло ночью, разрушило в ней тот мир, который она с такой любовью начала строить, и она во всем винила только себя… Пыталась поставить себя на место Марка, задавая себе один и тот же вопрос: как поступила бы она сама, если бы с близким человеком произошла такая история? Каким образом сообщила бы она ему о своем открытии, как начала бы разговор? И, думая об этом все больше и больше, Рита запутывалась, вновь и вновь забредая в безжизненный тупик. В сущности, она была благодарна Марку за то, что он вышел на Суворова и выяснил, что Генс покончил с собой. Но, с другой стороны, прежде чем он сообщил ей об этом, ему пришлось изрядно потрепать ей нервы, даже заставить ее поверить в то, что ее собственная мать – убийца. Не слишком ли жестоко он с ней поступил? Или же ему, профессиональному следователю, показалось, что он сделал все возможное, чтобы как можно мягче, деликатнее, чуть ли не со смехом рассказать ей всю правду о смерти зятя? Конечно, она оправдывала его поступок, как готова была оправдать и все то, что, по ее мнению, и в отношении других людей показалось бы жестоким или даже чудовищным; она готова была оправдать его заранее за все его проступки и даже преступления, и, понимая это, Рита злилась одновременно и на него, и на себя. Она была в бешенстве от того, что находилась в том самом опасном для женщины состоянии, когда не знаешь, как поступить, как думать и вообще – как жить дальше? Одно она знала наверняка: она полюбила Марка, и жизнь без него казалась ей пустой, бесцельной, невыносимой. Но она же сама прогнала его, выставила за дверь, и это вместо того, чтобы поблагодарить его за проделанную работу, причем проделанную с блеском и за короткий срок. И что ей теперь делать? Да, конечно, она попросит у него прощения, и он, скорее всего, сделает вид, что простил, но как сложатся их отношения дальше? Сохранятся ли их совместные ужины, его любовь, их нежные, пылкие ночи? Марк и без того воспринимал ее прежде как легкомысленную особу, водящую к себе мужчин (один бог знает, что он думал о ней, прежде чем они познакомились и он начал ее узнавать). И в какой-то мере он был прав. Не все мужчины, портреты которых она писала (портреты, кстати, отвратительные!), уходили от нее – некоторым было позволено остаться… И в этом она чувствовала свою силу: она сама выбирала, кого оставить, кого приласкать… Но это случалось настолько редко, что Марк, если бы он знал подробности, не придал бы этому значения; однако ему никто не мог помешать домыслить ее личную, скрытую стенами и дверями жизнь, опошлить ее встречи с мужчинами и превратить ее в обыкновенную, правда, с придурью, шлюху… Вероятно, теперь, когда она выставила его за дверь, он подумал, что настала и его очередь быть покинутым, брошенным… Что она, быть может, только и ждала удобного случая, чтобы вернуть себе прежний образ жизни, не обремененный любовью и постоянным любовником, не говоря уж о возлюбленном. И что теперь делать? Да ничего не делать! Постараться вечером быть дома и спокойно ждать его звонка в дверь. Если он любит, то придет, не сможет не прийти… А пока что – жить как обычно, отправиться на похороны, затем встретиться с Переваловым, выслушать его, ведь когда-то они были хорошими, близкими друзьями и он охотно вникал в ее переживания, помогал ей советом, деньгами… Да, все это было в ее жизни… И теперь она просто не имеет права не откликнуться на его просьбу о встрече. Тем более что вчера она узнала о постигшей его трагедии.

Наташа встретила ее с заплаканным лицом. Гроб с телом Генса стоял в столовой, куда набилось, к удивлению Риты, довольно много людей. В квартире пахло горящими свечами, которые пылали в изголовье у покойника, цветами, духами и тем нехорошим, трупным душком, что змеился по комнатам и напоминал всем, что это все же похороны, что на одного человека из этой сборной, как солянка, случайной компании стало меньше.