— Прости, Шейн, мне не следовало вспоминать об этом.

— Накануне праздника от тебя ушла Мадлен, поэтому ты не любишь Рождество? — мысленно готовясь к новым оскорблениям, спросила она.

Но Чэз проявил терпение и спокойно ответил:

— Это никак не связано с ней, не люблю я этот праздник, и все.

— Это твое последнее слово?

— Да.

Моей давно потерянной невесте

Сам не знаю, почему я решил написать тебе в этом году. Сила привычки? А может, мне нравится страдать? Я не люблю тебя. Нет, не люблю! Я неспособен больше любить! Все чувства умерли во мне давным-давно! Почему же я до сих пор сравниваю всех женщин с тобой? Они так не похожи на тебя!

Шейн, что случилось с нашей любовью? Почему я не могу забыть тебя?

— Мы же обсуждали этот вопрос! Я не справляю Рождество! — воскликнул Чэз, увидев, что Шейн стоит на стремянке в гостиной и развешивает гирлянды вдоль стен.

— Что ты имеешь в виду? — невинно поинтересовалась она.

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, терпеливо объяснил Чэз. — Эти рождественские украшения. Мы же договорились: никакого Рождества в моем… в нашем доме!

— Нашем доме? — Шейн сделала вид, что удивлена: ей было очень весело сегодня.

Чэз улыбнулся в ответ, но тут же вспомнил, что сердится на жену, и помрачнел:

— Я хочу, чтобы ты немедленно выкинула всю эту ерунду!

— Не глупи, Чэз! Эти украшения не для встречи Рождества, — улыбнувшись, солгала она.

— Зачем тогда тебе эти разноцветные лампочки?

— Клянусь, они не для Рождества.

— Неужели?

— Хочешь, докажу?

— Давай. Очень интересно послушать.

— Рождественские огоньки обычно красные или зеленые, а эти розовые. Шары же невозможно повесить на елку — они такие хрупкие!

— Да, действительно, ты права. А еще у них неподходящий вишневый цвет! — улыбаясь, уступил Чэз.

— Как видишь, здесь нет ни сосновых шишек, ни омелы — ничего рождественского!

— А это что такое? — поинтересовался он, поднимая одну особенно яркую гирлянду.

— Это для украшения интерьера. Посмотри, у нее даже другой цвет.

— И какой же? Саламандрово-красный?

— Хватит издеваться, — улыбнулась Шейн. — Ты же сам прекрасно видишь, что она голубая.

Вернее, цвета голубой ели.

— А я думал, что ель — вечнозеленое растение…

— Необязательно.

— Ох, устал я от твоих доказательств! — улыбнулся он и тут же стал абсолютно серьезным:

— Я своих привычек не меняю, поэтому… прошу убрать отсюда всю эту ерунду и не украшать мой дом гирляндами. Кто-то может наступить и пораниться, — добавил он несколько мягче.

К ногам Чэза змейкой упала гирлянда.

— Знаешь, — тихо сказала Шейн, — я удивлена, что ты не упомянул о дырках в полах и стенах. Все электрокабели проведены, и Джимбо обещал к вечеру заделать все дырки.

— Интересно, как он это сделает?

— Не имею представления. Он хочет удивить тебя.

— Надеюсь, его сюрприз не будет таким шокирующим, как нерождественские гирлянды?

Шейн не успела ответить, потому что в дверях гостиной показалась донья Изабелла. Рядом с ней, вцепившись ручонками в бабушкину юбку, стояла испуганная малышка.

— Донья Изабелла! Какой приятный сюрприз! — Ослепительно улыбаясь, Шейн подошла к гостям. — Это, должно быть, Сарита? Здравствуй, милая.

Девочка спрятала личико среди многочисленных складок бабушкиной юбки, но потом все-таки решилась осмотреться. Донья Изабелла внимательно взглянула на Чэза, затем на Шейн и сказала:

— Кажется, мы пришли в неподходящий момент.

— И, конечно, не нарочно, — сухо заметил Чэз.

— Не обращайте на него внимания, донья Изабелла, — улыбнулась Шейн. — Вы нам не помешали. Чэз очень переживает из-за дыр в полу.

— Дыр в полу? — переспросила гостья.

— Чэз тоже удивился, когда увидел их, но он выражал свои чувства гораздо громче.

— Шейн! — возмутился тот.

— Да, именно так, — улыбнулась она. Тем временем Сарита внимательно рассматривала украшения на стенах.

Неожиданно она произнесла, чуть картавя, на испанском;

— Abuelita, mira! Que bonita.

«Abuelita? — подумал Чэз, пряча улыбку; он немного знал испанский язык, и смысл сказанного ему был вполне ясен. — Вот уж не думал, что кто-то может называть строгую донью бабуленькой!»

— Она говорит, что здесь очень красиво, — перевела донья Изабелла. — Действительно, вы хорошо потрудились, Шейн.

Конечно, ей было приятно слышать такие слова от строгой старухи, и она торжествующе посмотрела на Чэза, прежде чем ответить:

— Спасибо. Мы очень старались.

Тот решил тоже проявить немного такта:

— Рад, что вам понравилось, донья Изабелла. Но Шейн преуспела не только в этом. Она долго и упорно трудилась, чтобы сделать весь дом таким же красивым, как эта комната.

— Разрешите, я покажу вам все, — поспешила предложить Шейн, чтобы избежать возможного конфликта. — Я охотно выслушаю ваши советы, если в них возникнет необходимость.

— Что ж, я не возражаю.

— Прекрасно! С чего бы вы хотели начать?

— Вы приготовили спальню для Сариты?

— Это был мой первый проект. Пойдемте. Сарита бросила на Чэза осторожный взгляд и поспешила за Шейн и доньей Изабеллой. В ее взгляде было что-то до боли знакомое. Чэз закрыл глаза. Ему вдруг захотелось выпить, много выпить, чтобы заглушить внезапную необъяснимую боль.

— Мы можем изменить цвет стен, поменять мебель, если вы захотите, — говорила Шейн, ведя гостей по коридору; детская ладошка приятно согревала руку.

— Вы очень предусмотрительны, — похвалила донья Изабелла.

Но что-то в ее тоне смутило Шейн.

— Простите, но ваши слова звучат как-то… обидно.

— Я с вами искренна, поверьте.

Шейн открыла дверь в комнату Сариты и пропустила девочку вперед, осмотреться. Следом вошла донья Изабелла. Подождав, пока она окинет взглядом спальню, Шейн быстро заговорила, очевидно боясь, что ее прервут, не дав высказаться:

— Я никогда не буду лгать вам, донья Изабелла, или притворяться, что чувствую не то, что чувствую. Я обещаю вам заботиться о Сарите как родная мать. Клянусь, она никогда не усомнится в нашей родительской любви, никогда не будет чувствовать себя обузой.