Французская бледность Лидия с разбалансированным менструальным циклом, одурманенная запахом парного мяса, все же среагировала на чиновника и набрала милицию.

Телефон и инициативу перехватил чиновник. Он представился по полной форме:

— Ведущий специалист отдела благоустройства территории Федор Лукич Жеребцов. У нас чрезвычайное происшествие. Мы застряли в лифте, — вытеснял он медузу страха из-под добротного пиджака. — Срочно примите меры по вызволению пострадавших.

Можно было подумать, что речь шла не о нем самом, а об абстрактных заточенцах, координацию работ по спасению которых поручили Лукичу.

— Адрес, спрашиваете? Улица Стропальщиков, дом пять, квартира сто сорок семь. Да, это бывшая Кавказская. Вы как правоохранительные органы должны знать, что улица переименована, — отчитал он милиционеров. — Да я в этой квартире не живу, — спохватился Федор Лукич, назвавший по неосторожности номер квартиры Виолетты, к которой он спешил в гости. — И зачем вам квартира, мы находимся в лифте! Может, это теракт! Действуйте же!

— Почему именно сто сорок седьмая квартира? — филармонистка оторопела. В этой квартире жила именно ее нежная подруга Виолетта.

— Я знаю этих бюрократов: пока не выяснят всю родословную, на вызов не выедут, — нашелся скромный чиновник. И тут же представил себе молочно-восковую спелость Виолетты.

Как раз эта молочно-восковая спелость и была причиной изысканно-нежного отношения филармонистки к подруге.

— Ну что, едет милиция? — удушливо спросила тетя Ася и всколыхнула своей фактурой замкнутое пространство. Наставник пэтэушников интуитивно поменял свою диспозицию. Его когда-то искалеченное тело, словно флюгер, ориентировалось на тетю Асю, как на спасительную подушку.

Тетя Ася снова подумала о милиции и о смерти. При ней был мясокомбинатовский пропуск с черной отметиной. Она вынула свой меченый пропуск и пропихнула в щель между створками дверей. Пропуск выскользнул из заточения и порхнул вместе с черной отметиной в клоаку лифтовой шахты.

А Федор Лукич неуместно сердился на городскую комиссию по переименованию улиц:

— Поменяли название, теперь милиция будет искать эту улицу Стропальщиков полгода, — пробубнил он в темноту. Мысленно, конечно, он был согласен, что в их славном городе и без того кавказни достаточно. Но сейчас зачем поменяли название? И придумали ж — Стропальщиков…

— Типа, могли бы поменять после того, как мы шмякнемся и превратимся в мясокостный фарш? — пытался по-черному юморить пэтэушный мастер. — Типа, в честь погибших?

Филармонистку передернуло от «мясокостного фарша» и «типа». В свою очередь лифт как-то авангардистски, под Альфреда Шнитке, заскрипел и всколыхнул какофонию нервно-романтических мыслей. Молочно-восковой спелости облик Виолетты проступил сквозь грубую кладку лифтовой шахты. И под страстную скрипку из оркестра Сургановой пропел: «Твои драные джинсы и монгольские скулы».

Одновременно скромному чиновнику Федору Лукичу образ Виолетты улыбнулся финно-угорским абрисом скул. Виолетта из необязательной командировочной случайности превратилась в последнее время в еженедельную необходимость. И здесь Федор Лукич старался быть пунктуальным и последовательным. У него вновь сладко засвербела предстательная железа.

В ответ на все это пэтэушный мастер усилием воли взбаламутил биополя других заточенцев в надежде при падении лифта подмять их под себя всех троих. Его тело, однажды падавшее с высоты, имело закодированный сценарий спасения.

— Ну что вы третесь об меня, мужчина?! — осмелела тетя Ася, избавившись от пропуска с позорной отметиной и мяса в потаенных местах. — Такой озабоченный, что ли?!

К изломанному мастеру, кстати, озабоченность не возвращалась уже давненько.

— Щас лифт грохнется, будет тебе озабоченность, воровка толстомясая.

В ответ на это лифт судорожно передернулся на нервных тросах. Позвоночник филармонистки — от завитушек на затылке до недоразвитого копчика — зазвенел бамбуковой флейтой.

— Прекратите болтать! — строго потребовал Федор Лукич. — Будьте мужчиной! — обращение, естественно, было к наставнику пэтэушников.

— За мужчинство мое не беспокойся, начальник, — нарочито пробасил мастер, к которому давно не возвращалась озабоченность.

— Господи, когда они приедут, эти менты, — горестно вздохнула тетя Ася, не готовая разбиться в несвежем белье.

— Мужчины, попробуйте открыть дверь, — совсем не творчески предложила филармонистка.

Мастер механико-технологическим языком объяснил, что это невозможно, и предупредил:

— Загудим вниз всем гамузом и — все в лепешку, — соврал, зная, что сам-то он в лепешку не разобьется — успеет всех подмять.

В это время послышался гулкий мат на лестничной площадке.

— Эй вы, кто-нибудь! Помогите!!! — заорала тетя Ася и обрушилась отчаянными кулачками на двери лифта. — На помощь!!!

Критически запахло парным мясом. В памяти филармонистки вспыхнуло общежитие и «колхозница» с отделения народных инструментов. В это время тетя Ася сунула ей в руки сумку с парным мясом, а сама с тяжестью набросилась на створки лифта.

— Эй вы, там, помогите кто-нибудь!.. — не паниковала, но требовала тетя Ася, взывая к удаляющимся гулким шагам.

— Тихо вы! Баланс нарушите! — проявил строгость чиновник Жеребцов. Но тетя Ася самозабвенно колошматила агрессивными кулаками в дверь.

Неожиданно в лифте вспыхнула лампочка. Лифт дернулся и поплыл вверх. Все не сразу осознали случившееся.

— Где-то не контачило, — объяснил со знанием дела мастер. — Обветшало лифтовое хозяйство. Сколько лет эксплуатируется!..

Двери услужливо распахнулись на десятом этаже. Первой выскочила из заточения фактурная тетя Ася и покатилась вниз по ступенькам. Ей нужно было найти пропуск с черной меткой, который валялся где-то на дне лифтовой ямы. А то ведь заштрафуют на мясокомбинате. Пэтэушный мастер вопреки боязни высоты остался в лифте, готовый нажать кнопку «вниз». А Федор Лукич и Лидия — оба — потянулись к кнопке квартиры номер сто сорок семь. И вопросительно посмотрели друг на друга. Скромный чиновник решительно позвонил в дверь.

Звонок, сегодня особенно фальшиво, по мнению Французской бледности, заиграл незатейливую мелодийку. Филармонистка почувствовала неискренность и предательство, однако виду не подала. Дверь распахнулась. Сквозь гремучий бамбуковый занавес проступила молочно-восковая спелость Виолетты. Лишь мимолетная бледно-розовая тень смущения коснулась ее финно-угорского абриса.

— А, Федор Лукич, Лидия?.. Заходите! — слегка засуетилась она. — Вот и славно, что вы вместе.

Скромный чиновник галантно пропустил филармонистку вперед.

— Лидия, это Федор Лукич из отдела по усыновлению, — так Виолетта представила своего командировочного знакомца. — Он должен познакомиться с условиями, в которых будет содержаться ребенок.