Нюрнбергская хроника изображает Майстера Франца, выгоняющего четырех преступников из города. Обратите внимание, что, хотя спины мужчин полностью обнажены, на их головы надеты шляпы, как и у Майстера Франца, который по этому случаю надел еще и красный плащ (1616 г.)

У ритуального изгнания нежелательных для города лиц за его границы были все необходимые компоненты, чтобы нравиться советникам XVI века. Это и утверждение их власти в провозглашении обвинений приставами, и звон церковных «колоколов по бедным грешникам», и унизительное раздевание палачом преступника по пояс (женщинам из соображений благопристойности иногда дозволялась одежда), мучительная порка преступника у столба или во время шествия к городским воротам, чтобы дать всем наглядный урок, а также из предполагаемой возможности исправления преступника или, по крайней мере, чтобы избежать совершения им подобных преступлений в пределах юрисдикции магистрата. Как и во время публичных казней, всегда присутствовала опасность насилия со стороны толпы. Однажды в ходе порки «трех симпатичных молодых женщин» в Нюрнберге «огромная толпа ринулась [после шествия], так что около ворот Фрауэнтор некоторые были раздавлены»[117]. Несмотря на риски, правители-патерналисты – особенно с учетом отсутствия действенных альтернатив – не смогли отказаться от этих ритуальных изгнаний, в которых, как им представлялось, гармонично сочетались возмездие и устрашение.

Сама порка обычно осуществлялась помощником палача или подмастерьем, таким как молодой Франц Шмидт. В Бамберге Генрих Шмидт предпочитал выполнять такую работу сам, скорее всего потому, что там ему по-прежнему платили за каждую экзекуцию. Из солидарности с отцом или из соображений трудовой этики, но Франц продолжал пороть лично (и прилежно вести учет порок) даже после того, как начал получать годовой оклад и мог бы перепоручить это малоприятное занятие. Розги он использовал березовые, которые считались наиболее болезненным из всех инструментов для порки и способными причинить серьезные травмы, а в редких случаях даже смерть[118]. Тем не менее сам палач признавал недостаточную эффективность этих ритуалов боли и унижения, описывая в своем дневнике встречи со множеством преступников, которые уже бывали «изгнаны батогами». Возможно, поэтому юристы из Нюрнберга советовали своим коллегам из Аугсбурга применять это наказание умеренно в отношении мелких преступников, таких как попрошайки и другие бродяги, чтобы избежать риска превращения их в преступников закоренелых[119].

Но конечно, самым ярким видом официально санкционированного насилия, благодаря которому палачи раннего Нового времени обрели известность и в рамках которого проявлялось все их мастерство, была публичная казнь. Среди историков XX века бытовало мнение, что уголовное правосудие того периода характеризовалось «самыми жестокими и самыми бездумными наказаниями, какие только можно представить», но на самом деле формы этих наказаний были следствием многочисленных размышлений – особенно о надлежащем уровне жестокости или ритуализированного насилия[120]. Так же как и в вопросе реформирования телесных наказаний, светские власти в конце XVI века стремились найти тонкий баланс между суровостью и милосердием в публичных казнях ради дальнейшего установления верховенства закона и укрепления собственной власти. Судебные разбирательства, которые могли бы дать повод для гнева толпы или самосуда, – такие как массовые казни евреев или ведьм – были совершенно недопустимы в «продвинутых» административных образованиях, подобных Нюрнбергу. Средневековые традиции, которые превращали членов магистрата в предмет насмешек, также подлежали устранению. Сюда входили публичные судебные процессы над трупами казненных и над кровожадными и «гнусными» животными (которые продолжались в менее просвещенных юрисдикциях вплоть до XVIII века)[121]. Технически подкованный и надежный палач сам был воплощением меча правосудия в действии – быстрого, непоколебимого, смертоносного, но при этом никогда не допускающего произвольную или необоснованную жестокость.

Новые стандарты, которым должен был соответствовать честолюбивый Франц Шмидт, отразились практически на всем «репертуаре» казней в его исполнении. Уголовные наказания для женщин были особенно ярким примером того, как происходила адаптация «одновременно мягких и ужасных» германских обычаев[122]. В Средние века и во времена Франца Шмидта большинство женщин-преступниц наказывали либо сочетанием публичного унижения и физической боли, либо денежным штрафом. Временное изгнание тоже было популярной мерой для различных преступлений. В тех же немногих случаях, когда женщину приговаривали к смертной казни, напротив, наказание могло быть ужасным. Поскольку повешение считалось в этом случае непристойным (оно позволяло свидетелям казни заглядывать жертвам под юбки), а обезглавливание обычно предназначалось для благородных мужчин, то наиболее распространенной формой казни женщин до XVI века было погребение заживо под виселицей. Но еще задолго до рождения Франца Шмидта правители Нюрнберга объявили это наказание «жестоким» и чрезвычайно устаревшим: «Такая смертная казнь [до сих пор] практикуется лишь в нескольких поселениях Священной империи». На их решение также повлияла неразбериха, сопровождавшая погребения заживо, даже если их ускоряли колом, вбитым в сердце. Одна осужденная молодая женщина «боролась так, что содрала большие куски кожи на локтях, кистях и ногах», и в итоге палач Нюрнберга помиловал ее и попросил советников отменить эту форму казни, что они официально и сделали в 1515 году. Удивительно, но в 1532 году «Каролина» рекомендовала погребение заживо как наказание за детоубийство, «чтобы таким образом предотвратить сии отчаянные деяния», хотя и прибегали к нему весьма редко[123].

Даже в Средневековье погребение женщин заживо считалось ужасным зрелищем, его часто прерывали, забивая кол в сердце жертвы, как на этой иллюстрации, изображающей последнюю такую казнь в Нюрнберге в 1522 году (1616 г.)

Форма казни, которую взамен этой большинство немецких городов предопределяли для женщин, современному наблюдателю вряд ли покажется прогрессивной. Утопление в конопляном мешке было таким же древним германским обычаем, упомянутым еще у Тацита (56–117 гг. н.э.). Многие правители XVI века сочли невидимую с берега борьбу со смертью под водой привлекательной альтернативой борьбе в процессе погребения заживо, часто вызывавшей сочувствие, которого они стремились избежать. Профессиональные палачи, однако, обнаружили, что акт принудительного утопления не менее сложен в исполнении, а иногда даже более длителен. Одна из осужденных в 1500 году выжила под водой достаточно долго, чтобы освободиться из мешка и приплыть обратно на платформу для казни, с которой ее столкнули. Ее предприимчивое объяснение – «[Потому что] я выпила четыре [литра] вина перед тем… и вода уже не лезла в меня» – не впечатлило присутствующих судей, которые тут же приказали похоронить ее заживо. Незадолго до прибытия Франца в Нюрнберг помощник его предшественника использовал длинный шест, чтобы не дать борющейся «бедной грешнице» выплыть с мешком на поверхность, «но палка сломалась, и рука показалась [из воды], и было много крика, поскольку она еще жила под водой почти три четверти часа»[124].