Случалось, что бедный грешник в этот момент испытывал неподдельное ликование и даже эйфорию от надвигающегося избавления от мира смертных в силу религиозных убеждений, недовольства жизнью или явного опьянения. Иногда Франц решал, что небольшая уступка обеспечит должный порядок: например, как-то разрешил осужденной женщине надеть ее любимую соломенную шляпку по дороге к виселице, а одному браконьеру – венок, посланный ему в тюрьму сестрой. Бывало, он просил помощника дать приговоренному больше алкоголя, иногда смешанного с успокоительным, которое сам же готовил, хотя эта тактика могла иметь и неприятные последствия в виде потери сознания женщинами и возрастания агрессии у молодых мужчин. Однажды разбойник Томас Улльман почти до смерти избил преемника Франца на посту палача Нюрнберга, пока его не скрутили тюремщик и несколько охранников. Но сейчас, убедившись, что Фогель достаточно спокоен, Франц и его помощники связали руки осужденного веревкой (или шнурком из тафты, когда казнили женщин) и приступили к первому действию драмы[147].

«Кровавый суд» под председательством судьи и присяжных из числа патрициев был собранием для вынесения приговора, а не для принятия решения о виновности или наказании. Собственное признание Фогеля, в данном случае полученное без пыток, уже определило его судьбу. В Средние века вынесение приговора было центральным моментом всего судебного процесса, обычно происходившего на городской площади, но к XVI веку следовавшая за ним казнь приобрела более высокий статус, а сам «день суда» переехал в специальную палату в ратуше, закрытую для публики. Главной целью этого предварительного этапа, так же как и процессии с казнью, было подчеркнуть легитимность судебного разбирательства, но в этом случае почетная публика состояла из представителей самих исполнительных органов.

Быстрая процедура носила ритуальный, иерархический и формальный характер. В конце зала на высокой подушке восседал судья, держа в левой руке белый жезл, а в правой – короткий меч с двумя латными рукавицами, привязанными к рукояти. Шесть патрициев-присяжных в богато украшенных резных креслах располагались по обе стороны от него, одетые, как и он в обычные для «Кровавого суда», красно-черные мантии. В то время как палач и его помощник крепко удерживали заключенного, писец зачитывал его признание и список преступлений, заканчивая стандартной формулировкой: «Пошедшему против законов Священной Римской империи мои господа постановили и вынесли вердикт, что он должен быть приговорен от жизни к смерти [веревкой / мечом / огнем / водой / колесом]». Затем судья последовательно опрашивал всех своих коллег, начиная с самого младшего присяжного заседателя, на предмет их согласия, и каждый давал стандартный ответ: «Что законно, то удовлетворит меня».

Прежде чем подтвердить приговор, судья обратился к Фогелю напрямую, приглашая того сделать заявление перед судом. Предполагалось, что покорный бедный грешник не будет выступать в свою защиту, а, скорее, поблагодарит присяжных и судью за их справедливое решение и освободит их от любой вины за насильственную смерть, которую они только что поддержали. Те, чьи наказания были заменены на обезглавливание, действительно часто выражали свою благодарность. Несколько безрассудных разбойников были настолько отчаянными, что прокляли собравшийся суд. Еще больше испуганных заключенных просто теряли дар речи. Обращаясь к Францу, судья поручал ему: «Палач, я приказываю тебе именем Священной Римской империи, чтобы ты сопроводил [бедного грешника] к месту казни и исполнил вышеозначенное наказание», после чего он торжественно разламывал свой белый судейский жезл пополам и возвращал заключенного под надзор палача[148].

Второй акт разворачивающейся драмы, шествие к месту казни, собирал толпу в сотни или даже тысячи зрителей. Как правило, о самой казни извещали листки и другие официальные объявления, в том числе вывешенная кроваво-красная ткань на парапете ратуши. Фогель, руки которого все еще были связаны перед собой, должен был пройти километр или около того до виселицы. Иногда, если осужденный страдал от физического истощения или немощи, помощники Франца переносили его на поднятом стуле. Это часто случалось со стариками и женщинами, такими как мошенница Элизабет Аурхольтин, «у которой была только одна нога»[149]. Преступников мужского пола, совершивших насильственные преступления и осужденных на пытки с применением раскаленных щипцов, крепко связывали и сажали в специальную крытую повозку или сани, которые тянула крепкая рабочая лошадь Паппенхаймеров – нюрнбергской династии золотарей. Во главе процессии в окружении двух конных стрелков ехал богато одетый судья, тоже обычно верхом, пока Франц и его помощники усиленно старались не отстать, а несколько охранников сдерживали многочисленную толпу. Один или оба капеллана шли весь путь рядом с осужденным, читая строки из Священного Писания и молясь вслух. Религиозная аура всей процессии была чем-то большим, чем простой декорацией, и за всю карьеру Франца только некрещеный Моше Юдт «шел к виселице без каких-либо священников, которые могли бы сопроводить и утешить его»[150].

Процессия, направляющаяся к месту казни, в центре Нюрнберга. Здесь два конных стража ведут пешего бедного грешника с капелланами по обе стороны от него (ок. 1630 г.)

На этом этапе традиционная обязанность палача уважать последние желания осужденных, а также предотвращать агрессивные выпады толпы часто требовала значительной сдержанности со стороны Франца. Ганс Фогель, по-видимому, не оказал сопротивления, но вор и шулер Ганс Меллер по кличке Кавалер Ганс «сказал присяжным, выходя из зала: "Храни вас Бог; ибо, имея дело со мной, вы однажды встретите черта", и, когда его привели к месту казни, он проявил все виды высокомерия». Тем не менее палач терпеливо ждал, пока Меллер спел на виселице целых две популярные песни смертников: «Когда мой час настанет» и «Пусть вершится воля Божья». Воры Утц Майер (он же Пройдоха-Дубильщик) и Георг Зюмлер (известный как Болтун) «были такими же дерзкими и нахальными, и, когда их выводили, они выли», но даже им разрешили исполнить песенку «Вишневый желудь» до того, как петли оказались надеты на их шеи[151].

Ожидания начальников в отношении достойной и организованной церемонии оказывали еще большее давление на режиссера «театра ужаса». Кроме недопущения насмешек и бросания предметов, палач должен был поддерживать мрачное настроение процессии. По понятным причинам Франц был расстроен и смущен, когда одна пожилая пара, виновная в кровосмешении, превратила процессию смерти в смехотворную гонку, в которой каждый старался опередить другого: «Он был первым у ворот Фрауэнтор, но потом она стала чаще обгонять его»[152]. Франц зачастую сетует на то, что «заключенный вел себя очень дико и доставлял неприятности», но особенно его терпение подверглось испытанию, когда поджигатель Линхардт Дойерляйн, «дерзкий мошенник», прихватил с собой бутылку и продолжал напиваться в течение всей процессии. Дойерляйн осыпал проклятиями вместо положенных благословений всех, мимо кого он проходил, и по прибытии на виселицу всучил капеллану бутылку вина, пока сам мочился на виду у всех. «Когда ему было зачитано обвинение, он сказал, что охотно умрет, но попросил в качестве любезности, чтобы ему разрешили пофехтовать и сразиться с четырьмя конвоирами. Его просьба была отклонена», – сухо отмечает Майстер Франц. По словам опозоренного капеллана, Дойерляйн снова выхватил у него бутылку «и пил из нее так долго, что, наконец, палач отрубил ему голову, пока бутылка все еще была у его губ, так что он не смог произнести слова: "Господи, в руце Твои предаю дух мой"[153].