Публичные казни, как и телесные наказания, преследовали две цели: во-первых, шокировать зрителей и, во-вторых, укрепить божественную и земную власть. Уравновешенный и надежный палач играл ключевую роль в соблюдении этого тонкого баланса через ритуализированное и регулируемое применение насилия от имени государства. Приговор суда, процессия перед казнью и сама казнь составляли три акта тщательно поставленной пьесы о нравственности, которую историк Рихард ван Дюльмен назвал «театром ужаса»[143]. Каждый участник, особенно режиссер-палач, играл существенную роль в успехе постановки. «Хорошая смерть», которую стремились обеспечить Франц и его коллеги, по сути дела была драмой религиозного искупления, в которой бедный грешник признавал и заглаживал свои преступления, добровольно выступая наглядным примером, а взамен получал быструю смерть и обещание спасения. В этом смысле это была последняя сделка, которую приговоренный заключал в этом мире.

Возьмем пример Ганса Фогеля из Расдорфа, который, как пишет Франц, «заживо сжег врага в конюшне [и] был первым, кого я казнил мечом в Нюрнберге» 13 августа 1577 года, еще будучи подмастерьем. Как и во всяком публичном действе, подготовка за кулисами была чрезвычайно важна. За три дня до казни Фогеля перевели в камеру побольше. Если бы он был серьезно ранен или болен, Франц или другой знахарь выхаживали бы его и, возможно, потребовали бы отсрочки казни, пока приговоренный не восстановит выносливость, необходимую ему для последнего часа. В этот период палач в основном был сосредоточен на проверке состояния виселицы или другого места казни, закупке всех необходимых материалов и логистике суда и последующей процессии.

В ожидании судного дня Фогель мог принимать членов семьи и других посетителей тюрьмы или – если был грамотен – искать утешения, читая книгу и отправляя прощальные письма. Он даже мог примириться с некоторыми из своих жертв или их родственниками, как поступил один убийца, который принял апельсины и пряники от вдовы своей жертвы «в знак того, что она простила его от всего своего сердца»[144]. Но наиболее частыми посетителями камеры Фогеля в эти дни были тюремные капелланы. В Нюрнберге два капеллана работали сообща, а иногда и состязаясь между собой в попытке «смягчить его сердце» призывами, сочетающими элементы страха, скорби и надежды. В том случае, если Фогель не умел бы читать, священнослужители могли показать ему иллюстрированную Библию и попытаться разучить с ним «Отче наш», а также основы лютеранского катехизиса; если же он был немного образован, то его вовлекали в дискуссии о благодати и спасении. Роль капелланов и присоединявшихся иногда к ним тюремщиков или членов семьи осужденного, прежде всего, состояла в том, чтобы утешать бедного грешника, исполнять вместе с ним гимны и произносить обнадеживающие слова, одновременно увещевая упрямых и жестокосердных.

Очевидно, что заключенный проявлял смиренность ради простой возможности смягчения наказания, но у посещавших его клириков мотивы были куда возвышеннее. Смерть «в вере» была особой заботой нюрнбергского коллеги Франца, магистра Хагендорна, и, помимо подготовки к спокойному принятию казни, он надеялся привить осужденным некоторую степень благочестия и разумения. Его собственные дневниковые записи показывают особое сочувствие, которое он проявлял к молодым женщинам, приговоренным за детоубийство. Описывая один такой случай, он поначалу обеспокоен тем, что Маргарита Линдтнерин, осужденная в 1615 году, так мало узнала катехизис, несмотря на то что находилась в заключении более семи недель. Однако в конце она любезно выказала все отличительные признаки «хорошей смерти»:

Духовное обращение могло и не быть успешным, но как минимум священнослужители должны были успокоить осужденного Фогеля для знаменитого «обеда палача» – заключительного аккорда всего подготовительного периода. Как ни парадоксально, Франц не участвовал непосредственно в этом древнем обычае (возможно, из-за его презрительного названия) и предоставлял тюремному надзирателю и его жене наблюдать за его ходом в специальной камере со столом, стульями и окнами, известной в Нюрнберге как «зал бедного грешника». Подобно тому, как это происходит и в современных странах, где до сих пор сохранилась смертная казнь, Фогель мог запросить все что заблагорассудится для своего последнего обеда, включая обильное количество вина. Капеллан Хагендорн присутствовал на некоторых из этих трапез и часто бывал потрясен хамским и безбожным поведением приговоренных. Один угрюмый разбойник выплюнул вино надзирателя и потребовал теплого пива, другой, опасный вор, «больше думал о том, как набить свой живот, чем о душе… сожрав за один час большую буханку и, кроме нее, две поменьше, помимо прочей пищи», в конце концов съев так много, что его тело якобы «лопнуло посередке», когда раскачивалось на виселице[146]. Но встречались и бедные грешники, особенно среди обезумевших молодых детоубийц, которые, напротив, не могли съесть ни крошки.

Как только Фогель вдоволь насытился и опьянел, помощники палача помогли ему надеть белую мантию для казни и вызвали Франца, после чего уже он отвечал за весь последующий публичный спектакль. Его прибытие в камеру предварили привычные слова надзирателя «палач приближается», после чего Франц постучал в дверь и вошел в зал в своем лучшем наряде. Попросив заключенного о прощении, он отхлебнул вместе с Фогелем традиционный «напиток примирения св. Иоанна» и вступил с ним в короткую беседу, чтобы определить, готов ли приговоренный предстать перед ожидающими его судьей и присяжными.