Здесь же, вдоль борта, уютно расположились тренога, чтобы пулемет можно было ставить вне кузова, и запасные канистры с топливом. Соляр, причем залиты под пробку. Тот, кто заливал, хорошо понимал: чем меньше воздуха – тем меньше вероятность, что случайно рванет от шальной пули. Коробки с патронами к пулемету… Рядом, в зажимах, отличный немецкий автоматический карабин со штатной оптикой и интегрированным глушителем. На дистанции до полукилометра штука точная и убойная. Кто бы ни собирал это транспортное средство в дорогу, человек это был предусмотрительный, в оружии разбирался и готовился как минимум к небольшой войне. А вот запасных патронов к карабину не нашлось – видать, остались в карманах кого-то из почивших в выгребной яме налетчиков. Ну и черт с ними. Костин достал оружие, отстрелял три патрона в хорошо видимый над забором фонарный столб на противоположной стороне улицы, поглядел, как брызнула щепа, и остался доволен. Пристреляно оружие что надо, гран мерси покойному хозяину, хоть что-то хорошее в жизни сделал.

В общем, богатое им наследство оставили, особенно с учетом пистолетов-автоматов, снятых с убитых. А вот под ногами грязно, видать, не любили прежние хозяева мыть сапоги. Ну и черт с ними. Костин легко перемахнул через борт, гулко бухнув подошвами о твердую землю. И с удивлением обнаружил, что во дворе собралась толпа человек в полсотни. Это как же он их не увидел-то, а? Игрушками скорострельными так увлекся, что ли? Впрочем, без разницы. Куда хуже, что лица у всех мрачнее тучи и пялятся, что характерно, на гостей. Ох, как бы не пришлось тут кое-кого вразумлять.

– Ну, здравствуйте, селяне и селянки, – нарочито бодро улыбнулся он. – Чем обязан вашему… хм-м… вниманию?

Толпа молчала, и было в этом молчании что-то испуганно-угрожающее. Костин терпеливо ждал. Первое правило штурмана – не спешить. Незачем бежать впереди паровозного дыма. Какова бы ни была причина, согнавшая сюда этих людей, им стоило опасаться Костина больше, чем ему их. Хотя бы потому, что за его спиной империя, не умеющая и не желающая прощать хамство, а сам он при нужде способен выдернуть ноги любому из собравшихся здесь жителей деревни. Честно говоря, он всерьез надеялся, что люди потопчутся и разбредутся, но у какой-то из женщин, которых здесь, что закономерно, было подавляющее большинство, лопнуло терпение. Ростом она уступала Марии, но габаритами была ей под стать, так что, шевельнув могучим бедром, легко отодвинула с дороги какого-то неслабого на вид мужика и, будто старинный линкор под всеми парусами, выплыла вперед.

– Имперец… Зачем ты здесь? Что тебе нужно? Вы и так хорошо живете, что вам от нас-то надо?

Костин задумался на миг. Хорошо живут… Наверное, так и есть. Хорошо живут, потому что не боятся трудностей. У империи освоена куча богатых ресурсами, но неудобных планет, от которых другие в свое время отвернулись. Хорошо живут… На планете, с которой лейтенант родом, до сих пор выживает лишь три ребенка из четырех, и это несмотря на все ухищрения медиков. Повышенная гравитация убивает не хуже пуль, а когда-то, в начале колонизации планеты, от нее погибало и вовсе до трех четвертей новорожденных. На Малом Архангельске людям при рождении вживляется блок, вырабатывающий арадиатин, иначе радиация планеты убьет его в течение нескольких дней. Хорошо живут! И стоят на мостиках боевых кораблей, вкалывают, как проклятые, рискуют шкурой, а все потому, что помнят, куда, в какую яму их при первом же удобном случае спихнут «цивилизованные» соседи. Хорошо живут…

Вот только изнанка такой хорошей жизни никому не видна. Да и, откровенно говоря, неинтересна. Все видят сильнейшие в мире звездолеты, лучших во всем человечестве солдат, высокие заработки. Но, с другой стороны, какая разница? Пускай видят, что хотят. Главное, чтобы под ногами не путались.

– Да, живем нормально, жаловаться грешно. А вы завидуете, что ли?

– Зачем ты пришел? Ты убил этих… За ними придут другие.

– Так убейте их, – пожал плечами космонавт. – Это ваши дома, а они – враги. Врагов прогоняют или убивают. Еще вопросы?

Похоже, местных, истинных европейцев, такая логика поставила в тупик. Костин лишь с неподдельным безразличием на лице наблюдал за ними. Сам он никакой ущербности в предложенном варианте не видел, именно так в империи поступали последние несколько веков. За что, кстати, соседи русских часто ненавидели, но притом всегда боялись и уважали. Если же здесь этого не понимают… Вырождаются, значит, это без вариантов. Люди на планетах фронтира обычно скорые на подъем и резкие на ответ, здесь же не пойми что. Стоят, мнутся…

– Да что вы его слушаете! – взвизгнул вдруг один из мужчин, невысокий, с редкими седыми волосами. До того он стоял во втором ряду, практически скрытый широкими плечами односельчан, но сейчас они расступились, разом выставляя его на всеобщее обозрение. – Он их убил, они нас придут убивать! Надо его скрутить и выдать, пускай сами разбираются.

Толпа заворчала и, похоже, в голосе людей звучало одобрение. Ну, надо же, подумал Костин холодно, они боятся этих немытых арабов, те умерли, столкнувшись со мной, а теперь местные думают, что сумеют меня скрутить. Какая-то извращенная логика. Он повернулся к пленному:

– Этот нас сдал?

Мурад, уже переодетый в штаны и куртку хозяина, поношенные, зато чистые, быстро-быстро закивал головой. Костин хмыкнул:

– Надо же, так я и думал. А иди-ка сюда, мил-человек, покажи мне, какой ты храбрый.

Персонификация того, кому сейчас первому начнут бить лицо, пришлась мужичку не по вкусу, и он попытался сдать назад, однако там было не протолкнуться. Толпа – она, конечно, толпа, но состоит она все же из людей. Самых обычных, боящихся смерти и боли. И еще много чего, включая имперских офицеров. А потому, пока эта безликая масса не озверела, утрачивая инстинкт самосохранения, когда есть конкретный человек, который, считай, вызвался идти первым, его и вытолкнут вперед. Обратной дороги здесь не предусмотрено.

– А ну, стоять! Всем стоять! И ты, русский, тоже стой.

Народ и впрямь замер, даже тот предатель, без которого не бывает ни одного уважающего себя партизанского отряда, прекратил свои бесплодные потуги затеряться в арьергарде. Костин медленно, не делая резких движений, повернул голову, чтобы увидеть шикарное зрелище. Есть женщины в русских селеньях… В испанских, как оказалось, тоже не перевелись еще.

Мария, кто б сомневался. Всей своей необъятной персоной. Как там у Киплинга? И тяжелый карабин наперевес? Сейчас у нее в руках трофейный автомат, но это ничего не меняет. В той же песне, в конце, есть слова «я не кто-нибудь, я – белый человек». Итак, как минимум один белый человек, готовый взять в руки оружие и доказать всем свое право на эту жизнь и эту землю, в деревне нашелся.

Впрочем, нет, не один. Антонио встал рядом с женой, в руках второй автомат, копия первого. И дочь держит в руках старую, потертую двустволку. Держит привычно, уверенно. Видать, не все оружие сдали, и это радует.

– Эй, ты чего? Совсем сдурела? – толпа, видимо, оправилась от шока, и один из мужчин решил показать, кто здесь главный. Ню-ню. Автомат в могучих женских руках коротко плюнул огнем, и у самых сапог говоруна взлетел фонтанчик пыли. Тот шарахнулся назад, потерял равновесие и смачно рухнул на пятую точку. Остальные отшатнулись, и никто не попытался помочь упавшему встать. Он, впрочем, и сам не пытался, заелозил на заднице и принялся быстро-быстро отползать к остальным. Мария посмотрела и смачно сплюнула.