и Циллиакусу на растущую вероятность революционного взрыва в России в ближайшем будущем. Японский офицер осознал эту возможность и запросил из Японии 450 000 иен для финансирования окончательного удара по Российской империи. Однако в Министерстве иностранных дел сомневались, потому что боялись, что иные силы, заинтересованные в Польше или в стабильной России, могли узнать о планах Японии и использовать этот предлог для начала войны [Inaba 1988в: 77–78]. Сомнения рассеялись, когда японская армия не смогла одержать убедительную победу в Мукденском сражении. Российские войска оставались в Маньчжурии, а военная машина Японии была близка к своему экономическому пределу; все это побудило руководство в Токио обдумать другие способы окончания конфликта и принуждения Российской империи к переговорам. Одновременно с этим японское правительство проинформировали по различным каналам о недостатках такого плана, в частности о недостатке единства среди польских революционных партий. Посланник в Австрии Макино Нобуаки писал в докладе:

Мой агент, живущий в Кракове, проинформировал меня о следующем:

Хотя Социал-демократическая партия и социалисты-революционеры без конца стремятся начать революцию, их деятельность хронически терпит неудачу. Партия социалистов-революционеров – наиболее организованная из всех оппозиционных партий и является ведущей силой оппозиционного движения. Другим оппозиционным группам достаточно того, что они следуют за этой партией.

План по мобилизации резервистов в Лодзе и Варшаве был отложен.

Торговля и промышленность находятся в полной стагнации по всей России, и экономические проблемы практически неизбежны.

Все войска заняты охраной железных дорог и городов на военном положении. Весьма маловероятно, что русское правительство будет продолжать войну. Я думаю, что волнения внутри страны продолжатся, несмотря на отпор правительства и сомнения людей в том, что их жизнь улучшится после «политической реформы» правительства [Akashi 1988: 63].

Тем не менее в середине марта запрос Акаси на перевод денег был удовлетворен. На ситуацию повлияло то, что окончательное решение принимали Кацура и Кодама, своими глазами видевшие положение японской армии в Маньчжурии [Inaba 1988в: 80–81].

В апреле 1905 года в Женеве состоялась вторая конференция оппозиционных партий [Kujala 1988: 150]. Было приглашено 17 организаций, но присутствовало только 12. Меньшевики вообще не принимали в ней участия, так как поняли, что это мероприятие финансируется японцами, а большевики покинули конференцию на второй день, поскольку не получили возможности влиять на поставку оружия русским оппозиционным группам. В отличие от Парижской конференции, оставшиеся участники были согласны, что необходимо вооруженное восстание. Кроме того, Финляндия и Польша требовали созыва учредительных собраний, чтобы они, а также Кавказ, могли стать независимыми и суверенными государствами [Akashi 1988: 65; Kujala 1988: 155; Павлов 2011: 84–85]. Ожидалось, что вооруженное восстание пройдет успешно, так как боевой дух в русской армии, казалось, был полностью утерян, в частности после многочисленных поражений в Русско-японской войне [Kujala 1988: 161]. Однако в августе Япония решила прекратить дальнейшую поддержку этих движений, так как она могла навредить переговорам в Портсмуте. Поскольку деньги уже были получены, подготовка восстания продолжилась и без руководства со стороны Японии [Inaba 1988в: 82].

Был зафрахтован пароход «Джон Графтон», а на деньги, которые Циллиакус получил из японских источников – всего он получил миллион иен, – было закуплено оружие. Эти ружья и револьверы требовалось провезти контрабандой в Санкт-Петербург, где предполагалось начать революцию. Абрахам Ашер назвал этот план «самой амбициозной попыткой контрабандного ввоза оружия в Россию во время революции 1905 года» [Ascher 1988: 367]. Однако «Джона Графтона» постигла неудача. Пароход сел на мель в Финляндии, после чего его взорвали члены экипажа [Futrell 1963: 77; Kujala2005:275–277; Павлов 2011:166]. Несмотря на то что перевезти оружие не удалось, «поляки организовали бунты и бесконечную серию экстремистских акций и демонстраций в разных местах» [Akashi 1988: 52]. Эти бунты прошли безрезультатно, и Польше пришлось еще подождать обретения независимости.

Генеральный штаб Японии относился к революционерам как к «наемникам» [Kujala 2005: 277]. После войны Акиси покинул Европу, в значительной степени потому, что российское правительство опубликовало брошюру с описанием деятельности японского военного атташе во время войны [Изнанка революции 1906]. В ней также осуждался цинизм союза японцев и революционеров: «Одни славу оружия запятнали грязью подкупа, другие великое слово свободы осквернили продажей своей родины» [Изнанка революции 1906: 3]. В 1907 году Акаси перевели в Корею, где он стал главой японской военной полиции. После Первой мировой войны его назначили генерал-губернатором Тайваня [Inaba 1988а: 19–20]. Можно с уверенностью утверждать, что деятельность Акаси не повлияла на исход Русско-японской войны, но непреднамеренно она повлияла на рост и объединение революционных движений по всей Российской империи. Хотя пока «революционные партии оказались неспособны нанести царизму последний удар» [Kujala 1988: 85], колесо истории, которое приведет к 1917 году, начало крутиться. Революционерам не повезло, что разные партии не смогли объединить свои усилия, поскольку система царского самодержавия была очень уязвима в военные годы, особенно в 1905 году.

Солдаты, отправленные в Маньчжурию, не могли подавить революцию в континентальной России, и в правительстве осознали опасность дальнейшего набора в армию. После Кровавого воскресенья сформировать новые полки для отправки в Восточную Азию казалось невозможным [Bushnell 2005: 334]. Кроме того, призывников едва ли можно было назвать самыми надежными солдатами в царской армии. С сентября по декабрь 1904 года набор прерывался из-за 123 происшествий с проявлениями насилия, во время которых русское население вымещало свой гнев на евреях. В 1905 году набор объявлен не был [Bushnell 2005: 335–340]. Ко времени Мукденского сражения на Дальний Восток был отправлен миллион солдат, в результате чего русские военные силы оказались разбросаны на огромном пространстве. Из-за этого революционное движение начало представлять для политического руководства настоящую угрозу. У царского правительства не осталось другого выбора, как вступить в переговоры с Японией и надеяться, что его враг желает окончания войны еще больше, чем оно само. Хотя Портсмутский мирный договор и Октябрьский манифест положили конец амбициям Николая II по поводу экспансии в Восточную Азию, его было нелегко убедить задуматься о мире [Bushnell 2005: 344; Frankel 2007: 64; McDonald 2005: 545].

Несмотря на то что его советники после начала общих забастовок молили о мире и о введении конституции, царь не хотел менять своего отношения к правлению. Его «загадочная личность» [Esthus 1981:396] и общее нежелание принимать серьезные решения [Мосолов 1938: 7-11] все осложняли для тех, кто понимал опасность, которую представляли происходящие одновременно забастовки, революционное движение и война. Витте описывал царя как инфантильного человека, действия которого были обусловлены исключительно влиянием плохих советников. Описанный в одной из предыдущих глав случай с Алексеевым и Безобразовым в