Он вел меня за руку, задавая определенный ритм нашим общим телодвижениям. Я доверчиво шагала за ним, вспоминая музей Гамбурга, где тебе вручают палочку для слепых и на полтора часа запирают в кромешной тьме. Пожалуй, это был самый нестандартный музей в моей жизни. Воспоминания налетели на меня столь же спонтанно, как местный ветер, и мне казалось, что я нахожусь в «Dialog im Dunkeln»[32], где мои пальцы сжимала совершенно другая рука.

* * *

– Меня зовут Сэм. Назовите, пожалуйста, по очереди ваши имена и скажите, откуда вы, – приятный голос разбил тишину, заглушая наше прерывистое дыхание.

Мы тихо представились, озвучив свое место жительства, и Сэм сообщил, что будет инструктировать и направлять нас на двух языках: английском и немецком. Такое решение устраивало представителей Британии, Австралии, Украины, Германии и Франции. План был следующий: передвигаться с помощью стен и палочки, беречь себя и соседей, жить звуками и голосами, угадывая, в каком месте мы оказались.

Это было невероятно: интересно, болезненно, жутко, сдержанно весело и непередаваемо грустно. Коллаж чувств подпитывали запахи, постоянная смена обстановки и один-единственный голос, важнее которого в тот момент не существовало ничего на свете. Голос незнакомого парня, который проводил экскурсию по собственной жизни. Мы бродили по мокрой траве, касаясь жестковатой коры деревьев, спотыкались о мелкие ворсистые холмики, периодически наталкиваясь друг на друга, слушали пение птиц, которое кажется особенно трогательным, если ты не можешь позволить себе роскошь рассмотреть окрас волнистых перьев. Страх сменялся глубокой тоской, тоска – грустью, грусть – какой-то раненой радостью. Мы растерянно бродили по рынку, ощупывая прохладную кожуру болгарского перца, задыхались от свежести фруктов, специй и овощей, жадно все трогали, втягивали носом впитавшийся в кожу ладоней аромат лука и невидимых листьев в надежде угадать или представить их цвет, но тщетно. Максимальный результат – мой друг угадал марку автомобиля. Не знаю, как он это сделал. Я поняла, что это что-то слишком большое, холодное и железное только тогда, когда больно ударилась рукой.

Переходить дорогу под шум мопедов, машин и уличных криков оказалось невозможным без постороннего вмешательства. Ощущения были настолько реалистичными, что хотелось бесконечно умолять о помощи. Пять минут имитации безбожного стресса – и он моментально дал о себе знать звуками учащенного группового сердцебиения.

Тур заканчивался катанием на лодочке: предстояло пройти в абсолютной темноте по подвижному мостику над плещущейся водой, разместиться вдесятером на жестких сидушках и окончательно почувствовать себя счастливыми, изможденными и беспомощными. Ты все слышишь, все представляешь, можешь нарисовать себе самый нежный и самый багровый закат где-нибудь на берегу Индийского океана, но каждый миллиметр кожи обжигает груз беспробудной ночи, из которой нет выхода, потому что нет света. Сэм спросил, не знаем ли мы каких-нибудь песен про море или океан, про моряков или любовь. Я ничего не могла вспомнить, потому что мозг пытался определить возраст обладателя уверенного голоса. Сколько тебе, Сэм? Тридцать? Тридцать пять? Ты когда-нибудь видел рассвет в Гамбурге или просто вдыхал его? Ты видел, как в порт заходит огромный лайнер? Или как романтично смотрятся нежно-розовые креветки в хрустящей булке на Фишмаркте? Что ты успел увидеть и сохранить в воображении? В этот момент тишина изысканно лопнула, потому что какая-то девочка запела: «I’m sailing, I’m sailing, home again ‘cross the sea, I’m sailing, stormy waters to be near you, to be free»[33]. После нескольких строчек Рот Стюарт взорвал сердца минимум десяти человек, которые находились в одной лодке, на одном берегу, на одной и той же слепой волне. Каждый из нас знал слова и выплескивал внутреннее потрясение в виде «Can you hear me, can you hear me through the dark night far away? I’m dying, forever trying to be with you, who can say…»[34]

Последние десять минут мы покупали во тьме закуски и колу 0,33 л, а Сэм с максимальной откровенностью отвечал на вопросы. Он разрешил задавать любые, но главного мы избегали. Не уверена, стало ли мне легче, когда я узнала, «что», «как», «когда» и «почему». Ледяная кола застряла в горле, как черствая косточка. Ему было пятнадцать. Редкое генетическое заболевание. За семь дней зрение упало на 97 %. Я пыталась представить мальчика, который отдает себе отчет в том, что лучшие врачи бессильны и завтра все окончательно исчезнет. Картинки, краски, лица, буквы и ярко-голубое небо. Его поведение – эталон мужества. Не просто смириться с происходящим, а приспособиться к нему и продолжать жить на полную катушку. Сэм объездил огромное количество стран. Интересно, как бы он описал города, о которых должна писать я? Знаю одно: он бы сотворил невероятно яркий «диалог в темноте».

Глаза очень долго не могли привыкнуть с солнечному свету. Это послужило отличным объяснением моим слезам, потому что Гамбург еще никогда не казался таким красивым. Зрачки фотографировали ставни, модерновые горшочки на подоконниках, легкую пыльцу на розовых цветах, светло-серый цвет идеально ровного асфальта, причудливые формы ретроавтомобилей, седые пряди волос на головах прохожих, мелкие логотипы на бейсболках, а внутренний голос умолял: «Смотри и цени. За двоих. За троих. За весь мир и за мальчика по имени Сэм, лицо которого навсегда останется для тебя загадкой».

* * *

– Мы на месте. Можете открывать глаза, – голос Дженнаро быстро вернул меня в настоящее.

Когда мои ресницы приняли стандартное положение, я испытала такое тотальное потрясение, что из глубин организма вырвался легкий вопль, скорее напоминающий оргазменный стон:

– Оооооййеееееееееооо…

– Мадемуазель, на такую реакцию даже я не рассчитывал. Не могли бы вы воспроизвести этот прелестный звук еще раз?

В отличие от него, мне было совсем не до шуток. Дело было даже не в том, что мы находились на вершине отвесной скалы, которая с невменяемой высоты врезалась в океан, составляющий одно целое с распластавшимся над ним небом. Линия горизонта попросту отсутствовала, и открывшаяся картина представляла собой бесконечную синюю сферу. Дело было не в том, что он подвел меня к самому краю обрыва, еще больше ошарашив взбудораженных поразительной панорамой туристов. Проблема заключалась в отсутствии привычной почвы под ногами. Вместо травы, мелких камней или куска земли в конце концов под нами располагалось прозрачное стекло. Пропасть справа, пропасть слева и бездна внизу – что может быть прекраснее для человека, который испытывает дискомфорт, даже перебегая через надежный бетонный мост? Меня начало колотить с такой силой, что перепуганная эшпада несвоевременно подступила к горлу. Застыв на месте с подогнувшимися коленями, я пыталась выдавить из себя хоть какое-то слово, но боялась что оно сорвется с губ вместе с недавно поглощенной рыбой. С десятой попытки мне удалось произнести «длинную» речь: