От его удара Нора отлетела к стенке и припечаталась к ней так, что, если бы не успела инстинктивно повернуться и ударилась бы не плечом, а спиной, то, наверное, сломала бы позвоночник. Но и плечо, ей показалось, она сломала – такая боль пронзила всю руку до кончиков пальцев.

Нора вскрикнула и упала на пол. Она раскачивалась, стоя на коленях и не понимая, что с ней произошло.

Медленно наваливалось на нее это понимание. После мгновенной и острой вспышки боль постепенно придавливала каменной тяжестью.

– Взнуздать меня решила? – услышала Нора. Голос звучал у нее над головой. Не голос, а клокотанье. – Пузом напугать вздумала? Не такие пытались!

Да, боль была очень сильной. Но страх… Страха теперь не было совсем. Ни страха, ни растерянности.

Схватившись за стенку другою, не повисшей, не онемевшей рукой, Нора поднялась с пола и побрела к выходу из класса. Может, не брести надо было, а бежать, не то он схватит ее, заставит вернуться, ударит снова. Но сил на то, чтобы бежать, у нее не было, и она просто брела и в кромешной тишине добрела до двери. Непонятно было, что эта тишина значит. Но Нора и не хотела этого понимать. Это было ей все равно. Она открыла дверь и вышла из класса.

На работу она в тот день не пошла. Такое случилось с Норой впервые с тех пор, как она вообще стала работать; прежде во время любой болезни выходила. Но нынче, вернувшись к себе во флигель, легла не раздеваясь на кровать и даже завхозу Трифонычу не открыла, а только ответила через дверь, что больная.

Она лежала неподвижно, сжавшись в комок. Плечо ныло. Голова кружилась. Тошнота подкатывала к горлу. Одиночество ее было полным и безысходным.

«А ты на что надеялась? – подумала Нора. – Что он твое одиночество избудет?»

Эта мысль как-то… охладила ее, что ли. Она села на кровати, помотала растрепанной головой, огляделась и увидела, что за окошком уже темно. Целый день, длинный майский день, прошел будто в обмороке.

«Поесть надо, – решила Нора, спуская ноги на пол. Но тут же почувствовала такой сильный спазм в желудке, что с отвращением подумала: – Нет, не могу! Ну, хоть попить».

Со вчерашнего дня на столе стоял полный кувшин взвара из сушеных ягод.

Нора щелкнула выключателем. Свет не зажегся. Это было привычно: подстанция в Каменке была такая старая, что чаще ломалась, чем работала. Электриков, бывало, приходилось ждать по нескольку дней, но никто не возмущался: ведь повсюду электричество старое, рук не напасешься чинить, дойдет и до Каменки дело в свой черед.

Нора подошла к столу, присела на стул. Зажгла свечу. Свеча последняя осталась, и надо бы купить, да в сельпо давно уже не завозили, и неизвестно, завезут ли вообще.

Все какая-то никчемная ерунда лезла ей в голову.

На противоположном краю стола лежала книжка. «История кавалера де Грие и Манон Леско», написал аббат Прево. Нора зачем-то придвинула ее к себе. Книжку она взяла в колхозной библиотеке, потому что в школьной ее не оказалось – библиотекарша Мария Ивановна объяснила Норе, что книжка взрослая, не для учеников. Взяла-то Нора эту «Манон Леско» уже давно, да волнения из-за беременности так захватили ее, что до сих пор не собралась почитать.

Она наугад открыла книжку, полистала. Взгляд задержался на случайной странице из середины.

«Я бы покончил с собой, если бы не держал в объятиях единственное сокровище, привязывавшее меня к жизни, – прочитала Нора. – Одна лишь эта мысль вернула мне самообладание. «Во всяком случае, Манон со мною, – думал я, – она любит меня, она принадлежит мне; это не призрак счастья. Погибай хоть вся вселенная, я останусь безучастным. Почему? Потому что у меня нет привязанности ни к чему остальному».

Эти слова были так поразительны, что она растерялась. Она не понимала, ни в чем состоит сила их воздействия на нее, ни что ей делать дальше, после того как они уже прочитаны.

Собственная жизнь вдруг отступила от нее. Все, что томило и мучило, в одно мгновение сделалось неважным. А почему? Нора не знала.

Она решила читать книжку с самого начала, но взгляд ее снова упал на строчки в середине, и она не смогла от них оторваться.

«Я так тесно сжал Манон в своих объятиях, что мы занимали только одно место в карете. Она плакала от радости, и я чувствовал, как слезы ее текут по моему лицу».

Ей так ясно, так пронзительно представилось, как это было – как двое обнялись так крепко, что превратились в одно целое, и как бежали по лицу мужчины слезы женщины, которая плакала от счастья его любить, да, конечно, именно от этого счастья она плакала, Нора сразу поняла, и как этот мужчина тоже большего счастья в своей жизни не хотел… Но кто был этот мужчина, какой он был, как он мог быть таким, если, если… Если этого не может быть вообще, потому что жизнь не такая, потому что ничего этого в ней нет и быть не может?!

Волосы выбились из низкого узла, в который она всегда их убирала, пряди падали на лоб, мешая различать строчки. Нора с досадой отбросила спутанные пряди и, подперев лоб руками, принялась читать при дрожащем огне свечи о том, как кавалер де Грие, чистый и нежный сердцем, полюбил женщину такую же пленительную, как и лживую, и сердцем жестокую, как, уже понимая ее жестокосердие, отказался ради нее от всех благ, которые принадлежали ему от рождения, как готов был принять любые удары судьбы ради минуты счастья с этой женщиной.

Норе казалось, что она должна возненавидеть эту Манон, и если бы дело происходило в обычной, обыденной жизни, то и непременно бы ее возненавидела, но жизнь, описанная в книжке, не была обычной, потому что в ней был кавалер де Грие, и его существование озаряло все происходящее таким особенным светом, в котором оно виделось совсем иначе, и справедливость по отношению к Манон отступала, потому что кавалер де Грие любил ее, а ради его любви Нора готова была простить этой женщине все, что бы та ни совершила, – так же, как и он готов был ей все простить.

«Я люблю Манон; грешен путь, которым я иду, но надежда достигнуть желаемой цели смягчает его трудности, и я сочту себя с избытком вознагражденным одним мгновением, проведенным с Манон, за все печали, испытанные ради нее», – прочитала Нора.

И разве могла она ненавидеть эту женщину, раз любил ее мужчина с таким сердцем?

Огонек вспыхнул ярче и сразу же погас. Оторвав взгляд от книги, Нора увидела, что свеча догорела и осталась от нее только стеариновая лужица. В темноте не разглядеть уже было ни буквы.

Нора схватила книгу, подбежала к окну. Огромная луна стояла в небе. В ее серебряном свете все было исполнено тайны – широкий школьный двор, старая сосна в его середине, крыши спящих домов.

Но Норе было не до природы с ее ненужной тайной – она вглядывалась в едва различимые строчки, рассказывающие о гибели Манон Леско и об отчаянии кавалера де Грие. Она читала и плакала, и слезы мешали ей читать, но они же, эти слезы, приносили ей такое счастье, какого никогда она не знала в жизни.