женщиной, но лишенной жизнелюбия, энергии и огня. Беременность придала ей неуклюжести и округлости, которые делали ее более привлекательной. С пшеничными волосами, обмотанными вокруг головы косой, накинутым на плечи платком, в бесформенном драповом длинном жилете, широкой юбке в пол, подаренной ей монахиней, и в калошах Лариса выглядела как молодая городская купчиха начала века. Ларионов отметил, что к ее образу, чтобы он стал законченным, не хватало только красных подвесок и бус.

Последнее время Лариса оживилась, часто смеялась, что было ей несвойственно, и проявляла в библиотеке активность. От ее меланхолии не осталось и следа. Ларионову казалось, что дело было в том, что она не просто ожидала, но ждала появления малыша, хоть и не признавалась в этом. Он дивился, как приближение материнства преображало женщин, и ему очень нравились беременные женщины. В них были какая-то уязвимость и уверенность одновременно.

Беременность ему виделась апогеем женской красоты и природы. Но он не считал, что единственное предназначение женщины было в материнстве или замужестве. За годы службы и работы в лагпункте он столкнулся с женщинами, которые не просто не уступали мужчинам ни по уму, ни по мужеству перенесения лишений, ни по способностям находить быстрые и пригодные решения, но часто превосходили многих мужчин. Ларионов искренне верил, что женщины способны приносить гораздо больше пользы миру, чем мужчины, и что как раз материнство и замужество ограничивали их в воплощении всех своих способностей. И все же при виде женщин в положении или матерей с малышами он невольно хотел видеть и в своей жизни ту, которая могла бы быть ему не только сердечной подругой, но и матерью его детей. Это были его тайные мечтания, которые он подавлял всеми возможными средствами. Ларионов отказался уже от мысли, что когда-либо ему посчастливится стать мужем и отцом. Особенно отчаяние охватило его после пожара, когда он лишился всякой надежды на взаимность мнимой Ирины, оказавшейся покинутой им Верой.

Ларионов поравнялся с Ларисой, и она остановилась с благостной улыбкой, глядя на него снизу вверх.

– Гражданин майор, как хорошо, что я вас повстречала, – медленно заговорила она, переводя дух и подбоченившись (жест, который Лариса никогда бы не сделала до беременности).

Ларионов был искренне рад видеть Ларису.

– Лариса, как я могу помочь? – спросил он учтиво.

Лариса неожиданно долго оглядывала его лицо с нескрываемой нежностью. Ларионов несколько смутился, но молча ожидал ее просьбы.

– Знаете, я никогда не думала, что мне придется говорить об этом с начальником зоны.

Ларионов пожал плечами.

– Ты можешь говорить со мной без стеснения, – подтвердил он.

– Мне кажется, что на следующей неделе мне надо поехать в Сухой овраг к доктору Прусту, чтобы он осмотрел меня. Я чувствую приближение родов, – сказала она просто.

Ларионов весело смотрел на нее.

– Я думаю, Прусту лучше бы было приехать в лагпункт по этому случаю. Дорога тебя вымотает.

Лариса засмеялась, глядя на него с благодарностью, и глаза ее заблестели от слез.

– Вы благородный человек, – сказала Лариса без всякого смущения, ее положение оправдывало простоту, с которой она обращалась к Ларионову.

Он не знал, что ответить, и только краснел и теребил горловину гимнастерки.

Лариса закуталась получше в шаль.

– Я бы хотела поехать туда сама. Я хорошо себя чувствую, и поездка пойдет мне на пользу. Я чувствую, что так будет лучше.

Ларионову нравился настрой Ларисы, и он согласился.

– Я скажу Кузьмичу, он отвезет тебя в Сухой овраг, – сказал он. – Только попроси кого-нибудь из расконвоированных женщин тебя сопровождать. Так мне будет спокойнее, да и тебе тоже.

Лариса чувствовала потребность обнять его в порыве благодарности, но так как она этого сделать не могла, на глазах ее выступали слезы радости за то, что Ларионов был так добр к ней и, в чем Лариса была уверена, любил людей. Ларионова состояние Ларисы обескуражило, но в глубине души он сам хотел обнять ее и всячески поддержать.

– Григорий Александрович, а можно попросить Дениса Паздеева и Иру Александрову сопровождать меня? – предложила Лариса.

Ларионов пожал плечами, но кивнул.

– Ну с Александровой понятно, а почему Паздеев? – удивился он. – Он не самый обласканный администрацией охранник, да и не самый проворный.

Лариса смотрела на Ларионова ласково.

– Я хорошо отношусь к Кузьмичу, – спокойно сказала она, – но я хотела бы, чтобы нас свез Денис. Может быть, он не самый проворный, но он был очень добр к нам.

Ларионов вздохнул, понимая, что разумела Лариса. В лагере невозможно было ничего скрыть. Паздеев был единственный, не паливший в заключенных в день расправы тройки; он саботировал казнь Анисьи, за что получил три дня в собачнике; нашел расстрельные списки, и все это было известно зэкам. Ларионов считал Паздеева самовольным работником, от которого можно было ожидать непроизвольных действий в критический момент; часто был свидетелем насмешек в его адрес со стороны других надзирателей, которые всегда оставались словно незамеченными юношей. Но именно ему доверил найти списки. Что-то подсказывало Ларионову, что Паздеев был гораздо сильнее внутренне, чем могло показаться при первом поверхностном суждении. Он оказался единственным из контингента работников лагпункта, кто попросился на уроки, и явно получал от этого удовольствие.

– Что ж, – Ларионов невольно взял Ларису за руку, позабыв о субординации, – Денис так Денис.

Лариса сжала его руку.

– Я вам многим обязана… многим, – осмелилась сказать она. – И не думайте, что я потеряла ориентиры. Я просто могу потом никогда не решиться сказать вам это после родов. Не знаю, что со мной!

Лариса засмеялась, оставляя Ларионова в неловком оцепенении. Он сдержанно махнул ей рукой.

Ларионов чувствовал, что с каждым днем границы, разделявшие его с заключенными, стирались. И именно это тяготило его больше всего. Он с ужасом ждал появления новых групп карателей, потому что знал, что перед ним возникнет проблема выбора. Он презирал себя за малодушие. Но это не был страх наказания. Его тяготило то, что он теперь вполне осознанно не был уверен в правоте тех, кто его поставил во главе руководства лагпунктом, вследствие того что он теперь вообще не был уверен в правоте всех, кто управлял системой.

Но, будучи военным человеком, Ларионов также был способен оценивать ситуацию рационально. Необходимость и способность принимать решения в момент кризиса сделали его собранным. Обдумывая свое положение и положение тех, кто от него зависел, в течение долгих недель в больнице Пруста, Ларионов решил, что его задача до нового назначения (которое было неминуемо однажды) была в том, чтобы сохранить как можно больше людей под его командованием в целости. То есть главным стало