говорит он, — почему вы были такая грозная, когда стояли там в кино у касс?

Говорю первое, что приходит в голову:

— Я проиграла на соревнованиях.

Хотя это тоже правда. Только маленькая. На несколько дней. Пусть считает, что у меня других огорчений нет. Так легче. Девочка проиграла на соревнованиях. И все.

— На каких?

— По художественной гимнастике. Заняла тринадцатое место.

— Дрожите. А говорите, не замерзли. Давайте-ка сюда плащ, — говорит он.

Он раскутывает меня и говорит:

— А ну показывайте, чему вас учили… на художественной гимнастике.

— У меня тринадцатое место.

— Ничего. Вытерплю.

— Без музыки?

— Ничего. А вы мысленно.

Я выхожу на шоссе. Опять волнуюсь. Как на соревнованиях.

Я смотрю вверх, вспоминаю музыку. Потом я начинаю медленно кружиться и развожу руки.

Поэт закуривает, прикрывая огонек от ветра, и смотрит. Пусть смотрит напоследок. Пусть смотрит, как в полной тишине посреди шоссе танцует девочка на высоких каблуках, которая заняла тринадцатое место по художественной гимнастике.

Только гравий чуть-чуть поскрипывает под моими ногами.

Потом я останавливаюсь и смотрю на поэта.

— Это произвольная программа, — говорю я. — Ну как?

— Идите сюда.

Я подхожу. Он накидывает на меня плащ.

— Закутывайтесь, — говорит он. — Погрелись немножко?

— Да, — говорю я. — Ну как?

Он меня больше не обнимает. Стоит курит.

— В следующий раз займете первое место, — говорит он. — Я вам гарантирую… Особенно если в жюри будут сидеть поэты-неудачники. Ну, поехали. Остался час. Наденьте мой пиджак. Не спорьте. Мне жарко.

Я переодеваюсь в его пиджак. Из плаща он делает подушку.

Устраиваемся. Поехали.

— Вы кем хотите быть? Решили уже?

— Конечно решила, — говорю я. — Астрофизиком… или портнихой… Нет, астрофизиком… А может быть, портнихой? Кем лучше?

— Не будете вы ни портнихой, ни астрофизиком, — говорит он, — а будете вы археологом и еще танцовщицей. И еще чьей-то Музой.

— Кем?!

— Повезло Володе, — говорит он. — Скажите, Катя, вы типичный представитель или не типичный?

— Какой представитель? — спрашиваю я.

Когда я проснулась, измученный поэт с трудом крутил педали. Встречный ветер раздувал его рубаху. Я проснулась оттого, что вблизи послышалось гуденье. Нас нагонял грузовик. Поэт свернул к обочине и с силой нажал на педали. Когда грузовик проходил мимо нас, поэт ухватился за борт и некоторое время мчался за машиной, отдыхая. Потом грузовик выпустил синий дым, и я чихнула. Поэт сразу отпустил руку. Грузовик ушел.

— Знаете что, давайте я вас подвезу, — сказала я.

Тишина. Утренний писк воробьев. Впереди были видны строения Внуковского аэродрома.

Я уткнула лицо в поднятый воротник пиджака и успела еще один раз заснуть.

Свет горел в зале ожидания аэропорта. Окно было загорожено висящим снаружи большим панно. Мы стояли в дверях и смотрели на ребят, которые сгрудились у авосек и портфелей — вещи уже были сданы. Ожидающие пьют «кукурузный початок». В дальнем углу дремлют два гражданина, прикрыв лицо «Огоньками». Три грузина бренчат на гитарах и поют тихими голосами медленную, томительную песню «Тбилиси».

— Граждане, посадочку проспите, — сказала служительница в форме.

Граждане смахнули с лиц «Огоньки», и один из них, продрав глаза, покорно спрашивает:

— Что, уже прилетели?

— Куда? — спрашивает служительница.

— Я транзитом… до Владивостока.

Он потер кулаком глаза и буркнул:

— Извините.

Все начинают тянуться к выходу, а за окнами ревут двигатели; и тут ребята оглядываются и видят нас с поэтом.

— Красные наступают! — крикнул Володя. — Ура!

Ребята крикнули «ура», а я наконец заплакала.

А поэт взял меня за руки и сказал:

— Не реви… Пожалуйста…

Ребята бежали к нам, и Володя, и красивая девушка. Поэт впервые назвал меня на «ты». Я все реву.

Поэт откашлялся и сказал:

— Дайте закурить.

Потом все двинулись к дверям, растолковывая друг другу неизвестно что. А Володя тронул меня за локоть.

— Мы так и не поговорили ни разу… всерьез, — сказал он.

— Это ничего, — сказала я.

Он поднял авоську с журналами и печеньем, и мы пошли к дверям, где нас ждал поэт. Служительница погасила свет, и сразу стала полутьма. И сразу стало видно, что за огромным окном уже рассвело.

— Володя, погляди, — тихо сказал поэт.

Мы обернулись.

Занимая все окно, просвеченный со двора первыми лучами, в зал ожидания глядел Ленин. Материя панно, на котором написан портрет, тонкая, и лицо хорошо видно.

Мы все постояли, посмотрели на портрет, потом пошли прочь.

Мы пошли вслед за остальными. По гулкому переходу. Туда, где взревывали двигатели.

— Спасибо вам за все… — сказал Володя поэту. — За все.

Он не заметил, что перешел с ним на «вы». Тот пожал плечами.

— Сделал что мог, — сказал он. — За остальное не отвечаю.

Потом он замедляет шаги.

— Я вас догоню, — говорит он.

Он поворачивается и идет обратно, цокая каблуками по керамическим плиткам. Он толкает стеклянную дверь и проходит в пустой зал ожидания.

— Володя, подождите меня здесь, — говорю я.

Когда я тихонько проскользнула в зал ожидания, я увидела поэта, который стоял перед огромным портретом.

И тут я услышала голос. Я не сразу поняла, кто говорит.

Потом догадалась — это стихи. Я, конечно, их не запомнила, только отдельные мысли. Жаль. Там было и про меня, и я поняла, что он придумал их по дороге ко Внукову, когда я заснула у него на велосипеде.

— К детям и вождям обращаются на «ты» — не обижайся… Я не знаю, большой я поэт или маленький, но клянусь тебе, я верный… Потому что ты всегда был главный, но никогда не один…

Дальше про меня:

— Не обижайся за выдумки… Я не умею подталкивать сзади, но я умею приманивать к тому, что вижу впереди. А впереди я вижу тебя. Ты мне веришь? Молчание — знак согласия. Ну, до встречи.

Я берусь за горло.

Он оборачивается и видит нас с Володей.

— А-а… — говорит он. — Вы здесь? Подслушивать нехорошо.

Я киваю. Володя криво усмехается и тоже кивает. Говорить он не может.

Тогда поэт наклоняется, осторожно целует меня в губы и выходит. Больше я его никогда не видела.

Когда мы прилетели в Одессу, я пошла на телеграф и послала телеграмму.

МОСКВА ГЛАВПОЧТАМТ ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ

ПАНФИЛОВУ ГЕОРГИЮ НИКОГДА НЕ ЗАБУДУ

ЛЮБЛЮ ЛЮБЛЮ КАТЯ!

— Люблю, люблю два раза? — спросила меня телеграфистка.

— Да, — говорю я. — Два раза.

Потом я пошла по улице, где было много машин и зелени, и услышала громовой голос откуда-то с небес:

— Девушка в серебряных туфлях, придерживайтесь пешеходной дорожки. Соблюдайте правила уличного движения. Можете попасть под машину.

Но я не попала под машину. Я свернула в сторону и пошла по тихому переулку, где не было