– Правы те, кто пишет, что я – «золотая молодежь». На всем готовом, протекция, деньги, Лондон. Мои сверстники поехали воевать на Донбасс, некоторые уже ранены. А я за твоей спиной. Отец, я больше не вернусь в Оксфорд.

– Это дичь несусветная! Какая «золотая молодежь»? Ты учишься день и ночь. Приобретаешь знания, которые будут нужны здесь, в России. Ты моя смена. Здесь наступают великие перемены. Россия нуждается в молодых образованных профессионалах! – Он чувствовал беспомощность своих слов, не мог найти нужных, искренних, убедительных слов. – Ведь ты понимаешь, все, что теперь написано, – это желание меня сломать, ослабить, разрушить. Разрушить мое дело, мои начинания, мою семью! Так разрушают государство!

– Ты сам все разрушил, отец. Мама уезжает. Она тяжело больна. Она нуждается в поддержке. Я уезжаю с ней.

– Не спеши, все поправится. Я поговорю с мамой!

– Нет, отец. Я уезжаю. Прости.

Сын повернулся. На мгновение осветилось его лицо, открытый лоб, над которым распушился хохолок, который он, Плотников, так любил целовать.

Сын вышел, затворив дверь. В кабинете стало темно. И не было сил вскочить, остановить сына, прижать к себе его хрупкое юношеское тело.

Плотников лежал, опрокинутый навзничь. Слышал, как ухает сердце, словно его кинули на наковальню и бьют молотом. Выковывают из сердца подкову, или скобу, или граненый гвоздь.

Утром, разбитый, с ноющим сердцем, Плотников на работе подмечал, как изменилось к нему отношение. Секретарша нервно, с повышенной предупредительностью кидалась выполнять его поручения, словно промедлением или небрежностью боялась усугубить его положение. Министры, хмурясь, с почти суровой деловитостью, хотели подчеркнуть, что отношения с начальником остаются сугубо рабочими, не подвержены внешним влияниям. Старались загрузить Плотникова избытком проблем. Руководитель аппарата, молодой и сметливый, несколько раз весело блеснул глазами, с трудом скрывая свое любопытство. Некоторые служащие, когда Плотников проходил по коридору, начинали шептаться за его спиной и быстро расходились, если он оборачивался. Было видно, что все обо всем знают, обсуждают скандал.

Он провел встречу с главами районов, обсуждая виды на урожай. Встретился с главным автоинспектором и выслушал доклад о крупной аварии на федеральной трассе, где фура врезалась в автобус. Принял представителя президентской администрации, и тот выспрашивал, когда намечается пуск трубопрокатного цеха, намекая на возможный приезд президента. И во время всех этих встреч он то и дело взглядывал на свой телефон. Среди многочисленных не принятых звонков ожидал увидеть мучительный и долгожданный – звонок Леры. И дождался. Затворившись в кабинете, говорил:

– Наконец-то! Почему не звонила? Я мучился!

– Это ужасно, Иван! Такая беда!

– Нам нужно повидаться. Давай поужинаем в тихом месте. Я закажу кабинет.

– Да что ты! Теперь это невозможно! За нами следят!

– Давай уедем на дачу. Я пришлю машину.

– Ты с ума сошел! Все случилось на этой ужасной даче!

– Хочу тебя видеть. Встретимся далеко от города. В самом пустынном месте. Там, где была усадьба баронессы Остен Сакен. Там нет ничего, только аллея. Только запущенный пруд. Согласна?

– Согласна.

– Пришлю за тобой машину.

– Нет, нет, я сама!

Он мчался, волнуясь, предчувствуя мучительную встречу. Усадьба, или то, что от нее осталось, находилась в стороне от трассы. К ней вел проселок, который переходил в старую липовую аллею. Тут же были два заросших пруда и поросшие травой бугорки, где когда-то был барский дом и церковь. Плотников давно подыскивал богатых предпринимателей, которые взялись бы восстановить усадьбу и превратить ее в фешенебельную гостиницу на природе.

Он оставил шофера с машиной в стороне от аллеи и направился по утоптанной дорожке среди старых лип. Иные чернели дуплами, с поломанными и усохшими вершинами. Другие великолепно возносились, образуя две плотных стены, обступившие дорожку. Солнце едва пробивалось сквозь листву, и на розовой дорожке дрожали бесчисленные мелкие тени и пятна света. Трепетали, переливались, словно дорожку посыпали горстями монет. Плотникову казалось, что аллея беззвучно говорит на своем торопливом языке, что-то силится ему сказать, чему-то научить. Но он не понимает этой древесной речи.

Когда он проходил мимо пруда, из осоки шумно взлетели кряквы, взволновали пруд, сверкнули темно-синими перьями.

Он ждал Леру, искал слова, с которыми к ней обратится. Боялся, что не найдет этих слов. Вслушивался в тихий лепет деревьев, которые, казалось, знали эти слова, но не могли ему передать.

Он увидел ее в конце аллеи. Она шла, стройная, прямая, не поднимая головы, в строгом платье, которое волновалось при движении ее ног. Издалека он обожал ее, приближал к себе, чувствовал грудью, как уменьшается между ними расстояние. Ее близкое, округлое, с легким выступом скул лицо, серые глаза под пушистыми бровями, прямой пробор золотистых волос, крохотные бриллианты в маленьких прелестных ушах.

Он обнял ее, жадно вдыхая ее свежесть, женственность, прижимая ладонь к ее гибкой спине, не отпуская губами ее мягких волшебных губ. Чувствовал, как любит ее, какое несчастье с ними случилось, какая беда ждет их за пределами этой аллеи, розовой тропинки, бесчисленных вспышек солнца сквозь трепещущую листву.

– Это ужасно! – сказала она, отстраняясь. – Они не дают мне прохода. Подсунули фотографию, подложили в книгу текст. Как могло это случиться?

– Не знаю, какой-то враг, отъявленный негодяй. Та лодка, помнишь? Так быстро промелькнула, оставила серебряную полосу. Там находился фотограф.

– И здесь за нами следят. Я чувствую чужие глаза. Не знаю, откуда. Из-за деревьев, из листвы, из воды. Теперь они следят за каждым нашим шагом, и завтра появятся новые ужасные фотографии.

– Здесь нет никого. Пустынное место.

– Пришла тебе сказать, что уезжаю. Мне невыносимо здесь оставаться. Я уже уволилась из университета. Уеду куда-нибудь, поступлю преподавателем в школу. Если не в город, то в деревню. В деревнях нужны преподаватели.

– Подожди! Я не вынесу! Ты не можешь от меня уехать!

– Мы не вынесем этой слежки, этой молвы, этого ужасного клубка, который вокруг нас наматывается. Мы больше не должны встречаться.

– Ты моя любимая! Ты мне дороже всего! Я разрублю этот клубок! Я найду выход! – Он чувствовал, как она ускользает. Еще здесь, рядом, еще благоухают ее волосы, еще он видит ложбинку в вырезе платья, еще может сжать ее в объятиях, слыша, как стучит ее сердце. Но она ускользала. Ее отсекало. Между ними был тончайший разрез, та серебряная полоса на воде, и их уносило одного от другого.

– Я говорила тебе, что никогда не причиню тебе вреда, не доставлю тебе беспокойства. Теперь из-за меня у тебя будут неприятности на работе. Возникнут препятствия в твоей карьере. Я не хочу быть помехой, и поэтому мы расстаемся.