все, что было на втором этаже, мысленно я стал спускаться на первый — на чем и проснулся. Полежав с открытыми глазами, не видя ничего кроме темноты, я поднялся и двинулся из комнаты к лестнице, ведущей вниз. В коридоре было светлее, здесь окна не были зашторены. Я выглянул в окно: полная луна светила настолько ярко, что на нее было больно смотреть. Мне становилось зябко. Обхватив плечи руками, я пошел по лестнице со скрипучими ступенями вниз. Ступать осторожнее не имело смысла: в доме никто больше не спал; это ощущение было необычным, новым.

В прихожей я остановился под лестницей, у чемодана. Я не очень понимал чувство, приведшее меня сюда; мне не спится — это понятно, но заниматься распаковкой вещей, чтобы победить бессонницу, — тоже не дело.

В гостиной сел в кресло, включив настольную лампу — одну из купленных женой в первые дни после переезда. Закурил сигарету, показавшуюся со сна слишком горькой. Меня начинало немного колотить — то ли от напряжения, то ли от холода. Сигарету я затушил, забросив окурок в камин.

Пятясь, привез в гостиную чемодан, поющий, поскрипывающий колесиками. Уложил на пол, щелкнул замочками; один из них немного заело, так что пришлось опять прикрыть чемодан, защелкнуть оба замка, после чего снова открыть. На этот раз серебряные замки сработали как нужно. Из приоткрытого чемодана ударило несвежим запахом.

Отваливая тяжелую чемоданную крышку, я как-то машинально, неосознанно отметил перемену в расположении находившегося в чемодане: я раскладывал свои вещи ровным пластом в два невысоких ряда, в две горки, прихватив крест-накрест широкими черными эластичными ремнями с хитрым замочком посередине, — а сейчас все грубо сбилось в одну кучу налево, было смято, а в образовавшейся справа пустоте лежал чужой, незнакомый мне, непрозрачный пластиковый мешок с дырами-ручками. Я приподнял его — он показался тяжеловат. Заглянув в горловину, я увидел что-то темное, как будто какую-то смятую, скомканную ткань.

Опустившись с корточек на пол, усевшись — у меня начинали затекать ноги, — я повернул мешок к себе и стал опускать его стенки. В нем оказался еще один мешок, полупрозрачный, словно запотевший изнутри. Опуская верхний мешок, я все больше открывал черное, показавшееся мне вначале скомканной тканью, которое сменялось светлым, серовато-синим… За серовато-синим последовали лиловые, закатившиеся глаза, искривившийся, сплюснутый нос, рот, открытый в чудовищном оскале, в котором виднелся язык.

Закричав, я отпрыгнул от чемодана, для чего-то судорожно отирая о ноги ладони, прикасавшиеся к мешку. Падая на спину, я больно ударился спиной об острый край невысокой дубовой тумбочки, в которой обычно лежали швейные принадлежности: баночки с иголками, картонные полоски с иголками, нитяные мотки, нитяные катушки, подушечки из мягкой материи, кусочки разнообразной ткани про запас…

Скользя и спотыкаясь в ослеплении паники, побежал на второй этаж, прыгая через две ступени, потом спустился. слетел с грохотом по лестнице, проверил для чего-то все двери — заперты ли они, закрыл незакрытые ставни, снова взлетел, уже задыхаясь, по лестнице, стал судорожно одеваться, не зажигая света, ошибаясь в темноте, торопясь неизвестно куда… Потом застыл в темноте, готовый расплакаться от отчаяния, от вернувшегося, возобновившегося ощущения невозможности, нереальности, от страха лишиться рассудка… Я не знал, что делать, не мог остановиться на какой-то одной мысли. Если бежать, то куда? Если звонить, то тоже — куда?! Что объяснять?! В безумной надежде, что виденное как-нибудь исчезнет, окажется чем-то другим, побежал вниз.

Где-то через час, после бессмысленной, панической беготни по всему дому, я смог как-то взять себя в руки. Плача — не от страха, а от бессилия, безысходности, — борясь с неотвязными приступами тяжелой тошноты, я запаковывал отрубленную голову все в новые и новые мешки — из тех, что складывались женой после каждого похода в магазин в особое отделение особого кухонного шкафа, — до тех пор, пока в руках моих не оказался вздувшийся, бесформенный полиэтиленовый ком.

Я сам, своими собственными руками собирал в номере чемодан, после чего, не оставляя чемодан ни на минуту, вышел с ним из номера, спустился на первый этаж, расплатился, сел в такси, приехал в аэропорт. Я помнил, помнил, помнил, как таможенник потребовал открыть чемодан и показать лежавший в нем складной перочинный ножик с белым крестом на глянцевой красной ручке. Тогда в чемодане все было в порядке, все лежало на своих местах, так, как было уложено мною, таможенник кивнул и позволил чемодан закрыть! Когда, каким образом появилась эта голова в моем чемодане?! Кто и, что самое главное, с какой целью заложил ее в мои вещи?! У мена так закружилась голова, что мне пришлось привалиться спиной к стене, чтобы сохранить равновесие.

Мне нужно было позвонить в полицию, но я был не в состоянии мыслить логически, принимать осмысленные решения. Я упустил момент. Я отдался панике. Если бы мне было куда бежать, я бы бежал, просто оставив, бросив мертвую голову в своем доме. Но бежать было совершенно некуда. Поэтому действовал я так, как вел бы себя на моем месте сумасшедший, невменяемый человек: с содроганием засунув полиэтиленовый ком в сумку, я, уже полностью одетый, вышел — вначале оглядевшись — на улицу.

Луна зашла куда-то за дома, и земля разделилась на млечно-сизые, призрачно светящиеся пятна — куда падал лунный свет — и пятна чернильные, черные, как провалы в земле, — где была тень. По росистой, серебристой траве я пробежал к машине, стоявшей на дорожке у дома; очень осторожно поставил сумку на заднее сиденье.

В десяти минутах езды от нас был парк, или, точнее, армейский гарнизон, форт, окруженный густым, дремучим парком и подковообразным озером.

Улицы были совершенно пусты, я ехал небыстро, чтобы, не дай Бог, не привлечь внимания какого-нибудь случайного, некстати вышедшего на ночное дежурство полицейского патруля. Заехав на стоянку, сидел в машине, не включая свет, оглядывался, задерживая дыхание.

Мне нужно было лишь перейти через неширокую улицу — и я окажусь в кустарнике, стану невидим.

Приоткрыв дверцу настолько осторожно и тихо, словно вокруг машины спали какие-то неведомые враги, я пробежал к парку, потом, схватившись за голову, вернулся за сумкой, закрыл на этот раз дверцу, оставшуюся в первый раз открытой, побежал по кустам — и внезапно оказался на берегу озера, едва не упав в воду. Прислушался в последний раз: было тихо. Отчетливо цвиркали где-то над головой летучие мыши. Сжав зубы, достал из сумки тяжелый, неправильной, удлиненной формы сверток-пакет, туго окрученный веревкой. Подумал: ее могли подбросить мне-только в аэропорту, после того как сдал я чемодан в багаж.

Пакет грузно,