Он с трудом склонил голову вправо, тотчас услышал знакомый командный голос:

— Отставить! Когда начальник находится перед строем, смотреть только на него, вести глазами и не вертеть головой!

Это был курсовой офицер, тот самый дежурный лейтенант, встретивший его в училище.

И тоже мертвец…

Перед выпуском в училище проводилось боевое гранатометание, и по приказу начальника, подобного удовольствия удостоились лишь те, кому исполнилось восемнадцать. Их обрядили в шинели, несмотря на жаркое лето, и каски, чтобы упаси Бог не царапнуло осколком. Остальные стояли в строю на боевом рубеже и смотрели. Лейтенант вызывал совершеннолетних, вел в окоп для стрельбы стоя, давал наступательную гранату РГД с ввинченным запалом и командовал:

— Взял в правую руку! Зажал скобу! Левой разогнул усики, выдернул чеку! Теперь бросок как можно дальше!

Все шло, как по маслу, пока на боевой рубеж не вышел кадет Олег Жуков — тот самый, с которым они вместе учились в Саратовском летном и который теперь, списанный на землю, сидел на КП выпускающим. Олег сделал все, как положено, разогнул усики, выдернул кольцо, а поскольку был левша, то начал перекладывать гранату из правой в левую руку. Скоба отскочила сразу, из запала вырвался дым загоревшегося замедлителя, и кадет, несмотря на это, успел бы метнуть, но слегка запутался в длинных рукавах шинели. Лейтенант не выдержал, ударил его по руке, вышиб гранату и стал запихивать Олега в окоп. Запихал, и сам вроде спрятался, но рвануло на гребне бруствера, осколок величиной с копейку залетел лейтенанту под срез каски и попал точно в висок. Ничего не сообразивший, шокированный и придавленный сверху кадет не вылезал из окопа, пока в небо не взлетела тревожная красная ракета и не прибежали офицеры…

Теперь курсовой стоял над ним в надменной позе и читал мораль.

— Я что сказал? Выдернуть кольцо и метнуть как можно дальше! А ты что сделал?

— Это же не я тебя взорвал — товарищ Жуков! — будто бы оправдывался Шабанов. — Мне тогда не было восемнадцати, и я стоял в строю!

— Но сейчас ты сам подорвешься, пацан! — заорал лейтенант. — Кольцо дернул и время пошло! Я что, так и буду накрывать вас своим телом, оглоеды?! Бросай!

Шабанов двинул правой рукой, однако броска не получилось. Тогда курсовой навалился на него, прижал руку.

— Не шевелись! Сейчас вставлю назад чеку…

— Это невозможно, — сказал Герман, — как невозможно остановить нож гильотины. «Принцесса» — не граната РГД!

— Здесь все возможно, — проворчал лейтенант руку привяжу, чтоб случайно не дернул…

И стал ее прикручивать чем-то тягучим и липким. Шабанов терпеливо выждал и попросил:

— Ты бы меня разбудил, лейтенант… Это же все снится, правда?

— Ну, вставай! — он засмеялся и пошел. — Если не хочешь на тот свет!

Герман еще раз продрал глаза — утро, солнце встает за частоколом леса, на хуторе затопили летнюю печь…

Вдруг увидел, что в левой руке пистолет со снятым предохранителем, а правая все еще находится в НАЗе, и не вытаскивается оттуда, будто прикованная. Пальцы утратили чувствительность, и вообще, такое ощущение, будто кисть оторвало…

Приоткрыв мешок, он внезапно обнаружил «Принцессу», целую и невредимую!

Мало того, рука оказалась накрепко примотанной, прикрученной к прибору резиновым жгутом, вероятно, с той целью, чтобы случайно, во сне, не вырвать кольцо из гнезда.

Он не помнил, сам ли привязал ее, или кто-то на самом деле помог, ибо в то мгновение ощущал себя вне времени и пространства, и еще не верил, выпутался ли из этого каскада сновидений. Шабанов достал отекшую, посиневшую руку с «Принцессой», положил на колени: прикручено толково, и кончик жгута завернут петлей — потяни, и сразу развяжется…

Одной, да еще левой рукой такого не сделать. Значит, все еще продолжается сон…

— Сейчас проверим! — громко сказал он и подняв пистолет, прицелился в дерево.

Своего голоса он по-прежнему не слышал, однако резкий хлопок выстрела словно пробку в ухе пробил, и отдача была чувствительной, реально запахло сгоревшим порохом.

???

черный зрачок, откуда выкатилась мутная слеза сока…

Нет, не сон! На выстрел примчался с хутора пес, тявкнул пару раз, обнюхал все вокруг и, не обнаружив причины тревоги, также быстро удалился. Шабанов потянул конец жгута и стал осторожно высвобождать руку. Кольцо по прежнему было на безымянном пальце, и чека в виде спирального, проволочного ободка стояла на месте, внутри разъема.

Разогнать кровь в одеревеневшей кисти оказалось непросто, и еще труднее — освободиться от кольца, врезавшегося в распухший, как сосиска, безымянный палец. Зажав «Принцессу» между ног, Герман принялся растирать его и в этот миг заметил среди поленьев что-то зеленое. Он уже знал, что это, но не верил глазам. А точнее, не хотел вновь погружаться в болезненную, нескончаемую череду сновидений.

Однако кружка из-под парного молока оказалась реальной, как запах выстрела: на стенках осталась и теперь чуть сгустилась и подсохла белая пенка…

— Ганя, Агнесса, — вслух произнес он, мгновенно вспомнив самый первый сон, и тотчас принял решение — бежать!

Так и не приведя обескровленную руку в чувство, Шабанов поднял жгут и стал привязывать ее к «Принцессе» — иначе не унести, не держат пальцы. Дважды обернув прибор и кисть, он натянул резину и попытался завернуть такую же петлю, как была — ничего не получалось! Жгут или проскальзывал и тут же расслаблялся, или натягивался так, что даже пальца не просунуть. Тогда он склонился и зубами принялся вязать обыкновенный узел.

А когда оторвался от этого занятия и поднял голову, обнаружил, что перед ним стоит раскосая девочка с хутора и держит в руках деревянный поднос с кружкой молока и горбушкой, хлеба…

Она улыбалась, показывая крупные, выпирающие зубы — эдакий китайский болванчик, готовый все время кланяться.

— Спасибо! — с откровенной радостью сказал Шабанов. — Ты самая лучшая девочка на свете! Тебя как зовут?

Хуторянка не отвечала и все улыбалась, рассматривая Германа с детским любопытством, как если бы перед ней сейчас сидел какой-нибудь диковинный, прирученный и все-таки еще опасный зверь. Пришедший вместе с ней чау-чау стоял у ног хозяйки и тоже молчал.

— А, ты не понимаешь по-русски! — он отхлебнул молока, потом откусил хлеба — есть одной рукой было неловко, постучал себя в грудь. — Герман! Герман! А ты?

Девочка натянула губы на зубы, что-то произнесла, и Шабанов понял, что разговора не получится: в ушах беспрерывно дребезжало и слух воспринимал лишь громкие звуки — лай собаки, выстрел…

— Я плохо слышу! — объяснил он. — Говори громче!