— Не дали…

— А как добирался?

— Бегом…

— Так вот, бегун. Или беги назад в свою деревню, или в милицию сдам, чтоб вернули родителям. Отец за дебош штраф заплатил и еще заплатит.

— Значит, направления не дадите, товарищ капитан?

Тот хмыкнул восхищенно.

— В офицеры захотелось? Командовать?.. А сначала надо научиться подчиняться!

— Летать хочу, а не командовать! Капитан устало сел на место, вытряхнул из пачки последнюю сигарету и прикурил от окурка.

— Все летать хотят… Ты самолет-то близко видел?

— Нет еще… Только в небе и высоко.

— Вот! Зато родился среди тракторов и комбайнов… Так что иди-ка в механизаторы! В армии танкистом будешь, служить.

— Ладно, — сказал Шабанов. — Раз нет направления — сам побегу в Калинин и поступлю.

— Ну, беги, беги, — отмахнулся капитан. — Сейчас в милицию позвоню!

Задерживать сам он не стал, видно, вспомнил Шабанова-старшего, снял трубку и набрал двухзначный номер. Герман спокойно вышел из кабинета, скользнул мимо дежурного и на улице уже припустил рысью.

Оказалось, капитан на самом деле сообщил в милицию о подростке, сбежавшем из дома, и первый раз его чуть не поймали на посту ГАИ у выезда из города. После этого все опасные места он обегал стороной и часто сворачивал с дороги в лес, когда замечал подозрительную машину. Тогда он еще не знал, что и родители заявили о пропаже сына и, оказывается, за ним началась настоящая погоня.

К обеду он сильно проголодался и, огибая притрактовые деревни, почти не сбавляя скорости, заскакивал в огороды, рвал огурцы с грядок, лук и горох, набивал под рубаху и ел на ходу. А вечером вообще повезло, высмотрел курятник, стащил из гнезда девять яиц, которые выпил на бегу, и не останавливался уже до самого утра. И все-таки за сутки не добежал до Калинина, одолел только сто шестьдесят километров. Усталости он не чувствовал, мысль, что сегодня последний день приема в суворовское, подстегивала его всю дорогу, и тут, когда оставалось всего-то тридцать верст, полетел, несмотря на опасность быть схваченным. Скорее всего, на таком расстоянии его никто не ждал и не ловил, и Герман благополучно добежал до областного города и тут заблудился, поскольку не ожидал, что он такой огромный и запутанный. Потеряв часа три драгоценного времени в лабиринтах улиц, он так и не сумел отыскать нужной и впервые за всю дорогу обратился за помощью. Какой-то мужик на остановке посадил его в троллейбус и назвал место, где сойти.

В пятом часу, когда в здании училища было пусто и гулко, Шабанов предстал перед дежурным офицером.

— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант? — переводя дух, спросил он.

— Обращайся, — разрешил дежурный.

— Где приемная комиссия?

Тот внимательно осмотрел подростка, спросил фамилию и глянул на часы. «Сейчас скажет — опоздал, — подумал Герман. — Прием закончился».

— Прием закончился, — сообщил дежурный. — Ты зачислен вне конкурса личным приказом начальника училища. Занятия с первого сентября. Надо прибыть без опозданий коротко подстриженным и с комплектом учебников для девятого класса. Я буду твоим начальником курса. Ну, или классным руководителем, понял?

— Понял! Тогда я побежал домой! — сказал Герман и ломанулся в двери.

— Отставить! — рявкнул лейтенант. — В армии на все спрашивается разрешение старшего. Отработаем азы устава — подход к начальнику ты знаешь, отработаем отход. Должен сказать — «Разрешите идти, товарищ лейтенант?» Если разрешу — пойдешь. Ясно?

— Так точно! Разрешите идти, товарищ лейтенант?

— Отставить! Смотреть при этом нужно браво и весело! Тебе что, военные порядки не нравятся?

— Нравятся, товарищ лейтенант!

— Тогда смотри весело и браво!

— Разрешите идти, товарищ лейтенант?! — Герман вытаращил глаза и скривил улыбку.

— Не разрешаю! Размер головного убора, одежды и обуви?

— Не знаю…

— Почему не знаешь? Обязан знать! Кто тебе личные вещи покупает? Мама?

— Так точно!

— Ты что, маменькин сынок?

— Никак нет!

— А почему тогда тебя зачислили личным приказом начальника училища?

— Не знаю, товарищ лейтенант!

— Кто твой отец? Где работает? В обкоме?

— Никак нет, учителем труда и физкультуры.

— Почему тебя по всей области ищут, розыск объявили? Странный ты какой-то парень… На поезде приехал?

— Нет, бегом прибежал.

Дежурный что-то понял, однако не поверил.

— Двести километров и все бегом? За сутки?.. Ты что, чокнутый?

— Учиться хочу, товарищ лейтенант! А разнарядки нет и времени не оставалось, дрова колол…

— Потом я с тобой разберусь… Ну, иди сюда, мерку сниму!

Дежурный долго и бестолково обмерял его, потом придирчиво разглядывал документы, попутно объясняя положения устава, и наконец отпустил, окончательно обескураженный и невеселый.

В то время Шабанов был настолько счастлив, что не придавал значения назойливости офицеров — капитана из военкомата и дежурного по училищу. Все, что они делали, казалось правильным и не подвергалось сомнению, поскольку он вступал в совершенно иную жизнь и жаждал ее. А заряд выносливости и терпения был настолько велик, что он готов был вынести даже откровенные издевательства, относясь к ним с детской философией и непосредственностью. И лишь потом, спустя несколько месяцев, когда он всецело вкусил армейской жизни и навсегда распрощался с детством, пришло взрослое осмысление уставной жизни и понятия военной карьеры. Эти первые офицеры, с которыми свела судьба, были явными неудачниками, однако доставали мальчишек вовсе не из желания покуражиться или показать свою власть; они завидовали их будущему, точнее, даже возможности будущего, или состоянию детства, куда они уже никогда не могли вернуться, обремененные прожитым и не удавшейся службой. Они слишком рано натянули на себя одеяло взрослого мироощущения и неожиданно для себя не согрелись под ним, а задохнулись от недостатка вольного воздуха.

Тогда Шабанов прощал их от незнания предмета; потом — из детской жалости к судьбе обделенных, которым всегда хочется кинуть в шапку копеечку.

Домой он прибежал через двое суток, застал лишь сестру, выпил кружку молока и рванул в лес, где мать с отцом готовили дрова. Ни слова не говоря взял колун и принялся крушить чурки.

Мать в летние каникулы успокаивалась, от обыкновенной крестьянской работы у нее приходили в норму издерганные нервы и она становилась необычно ласковой, сердобольной и чуткой. Поглядев, с какой веселой и звонкой силой отскакивают поленья, она все поняла и, улучив минуту, тихо порадовалась за сына.