Порадовавшись затруднениям конкурирующей организации, погордившись, несколько раз назвав себя мысленно и даже вслух умницей-разумницей и предусмотрительно выждав минут пять, пока «биток» скроется в своей берлоге, я направилась было к подъезду. Вдруг, откуда ни возьмись, точно из-под земли выскочила черная кошка и стремглав понеслась мне наперерез! Она летела мне прямо под ноги аж от соседнего подъезда, задрав и распушив хвост, метровыми прыжками сигая через лужи. И как тут было не поверить россказням Маргариты о том, что проклятая тварюга специально перебегает старухам дорогу, чтобы позабавиться?! Ведь не покусилась же она на душевное спокойствие представителя криминальной структуры, за минуту до меня пересекшего роковую черту и ступившего беспрепятственно на порог! Еще бы! Даже животные таких опасаются!

Такого вызова мне еще не бросал никто! Чтобы я уступила какой-то гладкошерстной зеленоглазой бестии с кривыми ногтями — никогда! Она, к тому же, явно была самкой, то есть, в существенной степени женщиной! Нахалка! Я, разумеется, не верю в приметы, но когда судьба твоя и сама жизнь висят на волоске, поневоле хочется слегка подстраховаться, по крайней мере не гневить лишний раз провидение. Я хоть и человек рациональной науки, а все-таки, чем черт не шутит… когда Бог спит! Лишние проблемы мне ни к чему, их и так хватает!

Я прыжками ничуть не меньше кошачьих рванула вперед, к двери, стремясь опередить четвероногую соперницу. Кошка тоже наподдала. Мы столкнулись у подъезда — и тут-то и сказалось превосходство человеческого интеллекта! Потому что кошки не учат физику и понятия не имеют о законе сохранения импульса, а я — имею! И пусть масса моя сравнительно невелика, всего каких-то пятьдесят три килограмма, считая с пальто, да похудела я за эти сумасшедшие дни изрядно — но все равно, я просто монстр в сравнении с жалкими кошачьими тремя кило шерсти, костей и наглости!

Она попалась мне на ногу — и с истеричным мяуканьем отлетела куда-то в сторону, беспомощно мотая растопыренными лапами в воздухе, а я, с независимым видом поправив прическу, гордой походкой человека, свободного от предрассудков, вошла в подъезд и даже не оглянулась.

Дверь мне открыла не Марго, а почему-то Зинка Учонкина, в халате Маргариты на своих мужицких плечах, распаренная, красная, с большой кружкой дымящегося чая в одной костлявой руке и куском хлеба с маслом — в другой.

— О! Явилась! Зенки твои бессовестные! — тоном строгой матери, принимающей блудную дочь, сказала она, и попыталась упереть руки в бока, как при встрече своего Кольки из загула, но едва чай не пролила. — Мы вас ждали — а вы и приперлись! И ведь стыда — ни в одном глазу! Ну что за люди — я просто не понимаю!..

— Я тебе что — в подоле принесла? — грубо спросила я. — Может, дашь войти?! А где Маргарита?

— В комнате, — с прежней, необъяснимой враждебностью ответила Зинаида и неохотно посторонилась, пропуская меня. — По совету одной, очень умной, села на диету — теперь встать не может!

Марго в своем миленьком домашнем платьице, больше похожем на восьмидесятикилограммовый картофельный мешок с дырками для рук и головы, уже шлепала мне навстречу.

— Ой, Агнешка, что это с тобой случилось?! Что у тебя за вид?!

Видок, конечно, был еще тот; Маргарите было от чего охнуть. Я как раз расстегнула грязное пальто, с которого на светлый линолеум падали комочки грязи, и стали видны мои прорванные колготки и ободранные до крови коленки. Зинаида поспешно, одним движением, по методике нильского крокодила заглотнув оторванный кусок, оглядела меня сверху донизу и не нашла ничего замечательного.

— А что? Она всегда такая…

Ну конечно! Я смолчала до поры, спустила ей на первый раз, потому что устала. Кроме того, она ведь говорила совершенно серьезно.

— Упала я… поскользнулась. Дай чего-нибудь куснуть… очень есть хочется.

При упоминании о еде в голубеньких глазках Марго появилось невыразимое страдание. Она, однако, собралась с силой духа и повела меня на кухню. На двери холодильника черным фломастером был изображен череп со скрещенными костями, под которым красовался каллиграфически выведенный лозунг «Хватит жрать, и так корова!»

— Давно мучаешься? — спросила я, усаживаясь и принимаясь разглядывать сбитые коленки.

— Давно… второй день, — сказала она голосом, который разжалобил бы и Понтия Пилата — но не меня.

— Молодец. Продолжай. Самое трудное — продержаться первых три дня. По себе знаю. Потом есть будет хотеться меньше.

— Ага! — радостно подтвердила Зинка, припершаяся за нами следом по праву старой подруги и усевшаяся на стул верхом, по-мужицки расставив свои лошадиные коленки. — Потом уже ничего не будет хотеться… ни есть, ни пить… все будет хорошо. Ангелочки запоют… Слышь, блаженная, дай мне еще масла! Оно тебе теперь, я так понимаю, ни к чему.

— Где же это ты так грохнулась, маменька моя! — запричитала Марго, добрейшая душа, не обращая внимания на наши издевательства. — Заражение же может быть! Давай я тебе коленки йодом прижгу!

— А это она за чемоданчиком с миллионами ползала по всему Питеру! — снова завелась Зинаида. — По Невскому, по лестницам все высматривала!

— Что ты мелешь, дура! — сказала я как можно спокойнее, хотя все внутри меня содрогнулось.

— Конечно, я дура! — сидя, освободив, наконец, руки, подбоченилась Зинаида. — Где уж мне, сирой и убогой! Это некоторые, умные, образованные, мне, дуре, лапшу на уши вешают! Последи за полюбовницей, помоги!.. А я-то, дура, и рада стараться ради старой подружки! И туда, и сюда по городу, как помело! Как Штирлиц, по подъездам пряталась! Жизнью, можно сказать, рисковала! А подруга-то, кандидатша научная, моими трудовыми руками богатство загрести хотела — а мне жалких три сотни сунула! А сама — пенсию имеет, зарплату большую получает… капиталистка!

— Четыре, — сурово сказала я. — Четыре сотни. Эх, Маргарита! Язык у тебя, как помело! Ты сама-то…

Но едва собралась я еще что-то сказать, как Маргарита, присев, макнула ватку в флакончик с йодом и припечатала меня по содранной коленке. На минуту я вышла из строя и могла только шипеть с присвистом и стучать зубами, как гремучая змея, которой наступили на хвост, да корчиться и извиваться, вцепившись пальцами в края табуретки, на манер кобры, танцующей в корзинке под дудочку факира. А эти две старых садистки склонились надо мной, вылупив глаза, хладнокровно взирали на мои мучения и назидательно долдонили:

— Вот, будешь знать, как подруг обманывать! А теперь вторую коленочку… давай-давай, не крутись… Зинка, держи ее! Это тебе за то, что подбила меня сесть на диету!..

Когда экзекуция закончилась, жжение в коленях прошло и я перевела дух, Маргарита игривым тоном шестидесятилетней куртизанки проворковала:

— Несси, ты же не сказала мне молчать об этом. Вот я и подумала…

— Ты — подумала?! — окрысилась я. — Ты себе льстишь! Я ей не сказала… Можно подумать, если бы я тебе сказала, ты бы удержала свое помело хоть на пять минут дольше! Небось с утра еще созвонились, собрались тут мне косточки перемывать!