— Я не настолько одноклеточный, Оля, и я не маленький мальчик, чтобы обижаться. Ты правильно сделала, что не отказала подруге, ты врач, причем довольно высокого уровня. Пока ты еще не знаешь себе цену. И я безмерно восхищаюсь тобой. Но… — он снова повернулся, и в темноте салона его глаза непонятно сверкнули. — Я точно знаю, что в Испанию ты со мной не полетишь. А мне не всегда известно, в какую часть света меня занесет в ближайшие сутки.

— Разве ты работаешь не на себя? — спросила скорее автоматически, потому что молчать было тяжело.

— Видишь ли, такой род деятельности, как у меня, предполагает тесное сотрудничество с властями, точнее, с госбезопасностью. И однажды настает тот момент, когда понимаешь, что фактически состоишь у них на службе. В любое время им может что-то от тебя понадобиться, и слово «нет» там не котируется. Иногда у меня на передышку остается всего несколько дней, и те часто тратятся впустую. Вот сколько я здесь? Гребанные две недели, а на встречу с тобой получилось выделить всего несколько часов. И те я проспал.

— Послушай, — Ольга все равно была рада, что они начали разговаривать. В разговоре намного проще прийти к компромиссу, чем когда играешь в молчанку. — Я все понимаю. Ты здоровый мужчина со своими потребностями, и если я… то есть ты…

— Потребностями! — поморщился Аверин. — Ты сейчас как врач говоришь или как женщина?

— А что, есть разница? — растерялась Оля.

— Есть, — кивнул он, — только вот я никак не привыкну. Мои мужские потребности здесь совершенно ни при чем. Я хочу вернуться домой, и чтобы там меня ждала моя женщина. Не врач, не директор концерна и не учитель музыки. А ты не можешь без отрыва от производства, так ведь? И не сможешь.

Он не спрашивал, скорее, констатировал.

— Вот за это я тебя и… — отвернулся, покусывая губу, замолчал и потом закончил совсем другим тоном. — Выделил.

— Взрослые люди всегда могут договориться, — это прозвучало настолько беспомощно, что она замолчала.

— Могут, — согласился Аверин, — но потом все равно кто-то из двоих эти договоренности нарушает. Вот почему я предпочитаю контракты. Но теперь я понимаю, что с тобой никакие контракты работать не будут, и знаешь почему? Потому что ты была права, когда спросила, что ты будешь делать, когда я уеду, а особенно, когда время контракта закончится.

«Я такое спрашивала?..» — Оля прижала ладонь к губам, чтобы случайно не сказать это вслух.

— Тебя не интересуют шмотки, салоны и светская жизнь. С одной стороны это хорошо, а с другой… Ты не сможешь сидеть без дела в ожидании меня, а я буду чувствовать себя негодяем, заточившим в своем доме талантливого хирурга, который мог бы спасти не одну жизнь. И я это говорю без иронии.

Теперь они оба смотрели, как дождь барабанит о капот машины. Стеклоочистители время от времени скользили по стеклу костлявыми лапами, сгребая воду вниз. И Оле хотелось разбить стекло, чтобы они сгребли и эту звенящую, пугающую тишину.

Ей хотелось повернуться к Аверину, схватить за воротник пальто и хорошенько встряхнуть, а потом крикнуть: «Посмотри на меня, Костя, это же я. Это же мы, зачем ты это делаешь с нами?»

Но она лишь царапала пальцами сиденье машины так, чтобы ему не было видно, и время от времени запрокидывала голову, чтобы слезы не вздумали сбежать из слезовыводящих протоков. Однако, какие причудливые формы иногда принимают в ее голове знания анатомии…

— Ты помнишь, как в геометрии доказывают теорему о параллельных прямых? — заговорил Аверин, и его голос доносился до нее словно сквозь вату. — Путем доказательства от противного, когда мы предполагаем, что они пересекаются в какой-то одной точке. Но из определения параллельных прямых известно, что у них нет общих точек. Понимаешь, Оля? — теперь ей казалось, что его глаза горят в темноте, как уголья. Или это потух «огонь, пылающий в крови моей», оставив после себя лишь тлеющие угли? — Нет общих точек, априори. По определению. А значит, эти прямые не пересекаются, сколько бы они не продолжались. До бесконечности.

Она молчала. Что тут можно сказать? Аверин вышел из машины и помог выйти ей. Дождь иссекал пространство мелкими каплями, оседая на волосах и одежде. И хоть Аверин подкатил машину к самому подъезду, Ольга почему-то намокла.

Он уже взялся за дверцу, когда она решилась и окликнула из-под навеса.

— Костя! — и когда он обернулся, растянула губы в широкой улыбке. — Разве мы не поцелуемся на прощание?

Он стоял под дождем, смотрел на нее, а она продолжала тянуть губы, впиваясь ногтями в ладони, спрятанные за спиной.

Аверин в два шага оказался под навесом, подошел так близко, что стало еще больнее. Протянул руку, приложил ладонь к щеке и большим пальцем вытер дорожку от предательницы-слезы, все-таки прорвавшейся наружу. Она потерлась щекой о его ладонь, потом прижалась губами. Это же в последний раз, значит можно.

— Не надо плакать, — наклонился он к ней и взял ее лицо в руки. Такой высокий. И уже почти чужой.

— Я и не плачу, — Оля в доказательство снова улыбнулась, хоть губы совсем не слушались. — Это все дождь.

Аверин наклонился еще ниже, продолжая удерживать своими теплыми ладонями ее лицо. Губы соединились, дыхание смешалось. Его глаза блестели так близко, она не выдержала и тоже обхватила его небритые щеки. Небритые и… мокрые?

— Костя… — прошептала пораженно.

— Это дождь, — прошептал он в ответ. — Прощай, моя милая, нежная девочка.

Слишком пронзительным был этот поцелуй, слишком влажной кожей они соприкасались, сваливая все на дождь, который безразлично барабанил об навес.

Костя оторвался от нее и прерывисто выдохнул. Оля цеплялась за его пальцы. Он бережно повернул ее руки ладонями вверх и поцеловал. Потом резко развернулся и пошел к машине. Не оглядываясь.

Оля стояла, опустив руки, и смотрела, как он садится за руль. И лишь когда дверца захлопнулась, заработал двигатель, и автомобиль тронулся с места, только тогда она поняла, что вот сейчас, в эту секунду Аверин ее окончательно отпустил.

Два дня Ольга вообще не выходила из дома. Тело и мозг погрузились в состояние, которое до сих пор было ей незнакомо. Онемение? Оцепенение? Каталепсия? Она наблюдала за собой словно со стороны, и это казалось даже забавным.

Пыталась проанализировать свои чувства и вновь потерпела сокрушительное фиаско. «Разбитое сердце» звучало слишком пафосно, «бросил любовник» — слишком оскорбительно. Да и не были они с Авериным любовниками, кем угодно, только не любовниками. И не потому, что не было желания. Времени не хватило. Прав был Костя насчет точек пересечения, абсолютно прав.

Только от осознания этого легче не становилось. На грудь словно камень положили, он давил и мешал дышать. Глаза горели, будто в них насыпали песка, а уснуть не получалось. И только на вторые сутки, когда сморил сон, ей снился всякий бред, будто она бежит, выбивается из сил, передвигая ватными, бесчувственными ногами, вот только бежать не получается.