Между тем, ревность — еще и спутница равенства при демократии: она — близкая родственница стремления к вездесущности, желания быть одновременно всюду, где меня нет; это не только страх оказаться обманутым, но и своего рода растерянность перед непонятностью другого — что бы ни произошло, он останется от меня закрытым. Никогда я не смогу пробраться в его мозг и оттуда, как из кабины управления, командовать им по своему желанию, не смогу посмотреть на мир его глазами, узнать его судьбу. У него тысяча иных возможных жизней, которых я навсегда лишен, и они отнимают у меня мою собственную жизнь.

Мы не собираемся избавляться от абсурдного желания обладать. Нас терзают две ревности: мы ревниво оберегаем свою независимость и ревнуем другого, пытаясь достичь двух целей, мы изобретаем эфемерные компромиссы, живем в режиме насущного и необременительного минимума исключительных прав. Двойная жизнь, семья втроем, групповая любовь, раздельные отпуска, услуги call-girls или toy-boys — современный союз демонстрирует достаточную гибкость, допускающую благотворное участие в дуэте третьих лиц: они могут представлять для него опасность, но могут также его обновить. Платный сексуальный сервис для пары позволяет разнообразить эротическую жизнь, избегая неудобств адюльтера. Деньги — вот дезинфицирующее средство, которое очищает эти сексуальные антракты от какой-либо двусмысленности в плане чувств. Как и вчера, подпольная жизнь супружеского тандема (порнография, проституция, обмен партнерами, адюльтер) поддерживает его законное существование, красивая любовь черпает силы из резервов нелегального, запретного. И все это остается тайным, статистике недоступным. (Часто отмечают, что молодежь в массе своей якобы возвращается к единобрачию и постоянству. Ничто не подтверждает этих благих пожеланий: молодые люди, несмотря на их стремление выбросить на свалку наследие 68-го года, переживают не менее бурные романы, чем представители старшего поколения. Мнение, будто новые поколения радикально меняют образ жизни, — логическая ошибка: прежде всего, они воспроизводят унаследованные формы поведения, и даже их диссидентство похоже на диссидентство родителей.)

О тандеме Сартр-Симона де Бовуар злословили, критикуя договор, положивший начало их союзу, различие между необходимой и случайной любовной связью (почерпнутое непосредственно у Фурье), стремление, оставаясь парой, завязывать отношения с другими; их упрекали в том, что они контрабандой вовлекали в свой кружок юношей и девушек, обмениваясь ими (что-то вроде рассредоточенных сералей), и те оказывались наивными жертвами неблаговидной игры. Симона де Бовуар сама это признала: «Есть вопрос, который мы легкомысленно обходили: как воспринимает наше соглашение третий? Случалось, что он приспосабливался легко: наш союз оставлял достаточно места для любви-дружбы, любви-товарищества, для мимолетных романов. Но если действующие лица требовали большего, разражались конфликты. В связи с этим восторги, описанные в „Силе зрелости“, компенсировались необходимой сдержанностью» («Сила обстоятельств»). С насмешкой отмечали, что, несмотря на смелость, они были обычными любовниками, знали муки горечи и разочарования. Но удивляться можно лишь нашему удивлению: любовники «Кафе де Флор»[72]в равной степени трогают нас и своей откровенностью, и слабостями. Сколько преодолено терзаний, развилок судьбы, чтобы в итоге вместе состариться и сохранить верность не изначальному соглашению, а друг другу![73]Я знаю немного пар, столь же образцовых, в том смысле, что они воплощают противоречия, с которыми сражаемся мы все.

С авангардом в любви покончено. Все предлагавшиеся средства оздоровления брака лишь втайне воспроизводили его болезни. Трудно быть не только всегда постоянным, но и до конца ветреным: тогда пришлось бы оставаться верным своей неверности, а это уже апория. Если некоторые супруги отменяют (с оговорками) исключительное право на сексуальные отношения, было бы нелепостью считать это императивом для всех: личное дело каждого — разрабатывать для себя компромиссы, не забывая о том, что не может быть готового решения там, где речь идет о равновесии между двумя потребностями — в безопасности и в приключении. Качели измен и верности ни в коем случае нельзя рекомендовать как образец для подражания. В конечном счете, худшая измена, на которую способна чета, — это измена самой себе: она окажется недостойной окрылившего ее порыва, если допустит, чтобы плесень рутины сгубила драгоценное вино первых дней.

Семейная сцена — средство очищения

На пути любви встает немало враждебных сил, но самый жестокий удар наносит ей тот, кто кивает на судьбу как на единственную виновницу охлаждения. Таково положение вещей, мы бессильны что-либо изменить. Это с блеском доказывает Вальмон, извещая госпожу де Турвель о своем отъезде.

«Все приедается, мой ангел, таков уж закон природы: не моя в том вина. И если мне наскучило приключение, полностью поглощавшее меня четыре гибельных месяца, — не моя в том вина. Если, например, у меня было ровно столько любви, сколько у тебя добродетели, — а этого, право, немало, — нечего удивляться, что первой пришел конец тогда же, когда и второй. Не моя в том вина. Из этого следует, что с некоторых пор я тебе изменял, но надо сказать, что к этому меня в известной степени вынуждала твоя неумолимая нежность. Не моя в том вина. А теперь одна женщина, которую я безумно люблю, требует, чтобы я тобой пожертвовал. Не моя в том вина. Я понимаю, что это отличный повод обвинить меня в клятвопреступлении. Но если природа наделила мужчин только искренностью, а женщинам дала упорство, — не моя в том вина. Поверь мне, возьми другого любовника, как я взял другую любовницу. Это хороший, даже превосходный совет. А если он придется тебе не по вкусу, — не моя в том вина. Прощай, мой ангел, я овладел тобой с радостью и покидаю без сожалений: может быть, я еще вернусь к тебе. Такова жизнь. Не моя в том вина»[74].

Вопреки фатализму, наиболее распространенной терапевтической процедурой, очищающей брак от лишнего жира, остается семейная сцена. Некоторые семьи выживают только благодаря ежедневным бурям гнева, разрываясь между тяготами быта и конвульсиями ярости. Они блаженствуют в уютной атмосфере вечной грызни. Приступы истерии нужны им, как другим таблетки, чтобы крепче спаивать расшатавшиеся узы. Встретить или завершить день отменным скандалом — нет лучше способа прогнать скуку обыденщины. Медленное разрушение любви ведет к формированию зоны шторма среди тихой гавани. Брак защищает нас от всего, в том числе от любви, но чтобы защититься от себя самого, он должен рисковать собой. Внезапная атака страхует от настоящей смерти. Грустное зрелище — чета стариков, им уже не хватает энергии для взаимных нападок, и невысказанное накапливается, как грязная посуда на борту раковины. Мир между любовниками — это мир полемический, творческое противостояние, преобразующее трения в единство.