«Вот твоя остановка, милая», – сказал мне водитель автобуса, хотя я не говорила ему, куда именно еду. Сколько же других девушек он высаживал здесь, невольно подумала я, а они неуклюже выбирались наружу, поскольку живот мешал им нести чемодан. И когда он уехал, оставив меня в одиночестве, я впервые увидела его: огромный дом в викторианском стиле, одиноко стоящий вдали. Его окружала высокая кирпичная стена, украшенная в центре воротами из кованого железа, запертыми на тяжелый навесной замок. Подойдя ближе, я обнаружила стальной колокольчик, свисавший вдоль стены. Немного поколебавшись, я подергала за язычок из стороны в сторону, и колокольчик издал пронзительный звон, спугнувший ворон с веток окрестных деревьев.

Я постояла там некоторое время и уже собиралась позвонить снова, когда в дверях дома показалась монахиня в черной сутане и стала спускаться ко мне по длинной, выложенной каменными плитами дорожке. Выглядела она очень серьезной, даже надменной. Руки держала, сцепив пальцы перед собой, и пока она молча шла ко мне, связка ключей у нее на поясе громко звякала, как у тюремщика.

Она приблизилась ко мне, и мы несколько секунд стояли, разглядывая друг друга. Затем я сказала: «Меня зовут Айви Дженкинс. Я от доктора Джейкобсона». Я протянула ей листок с направлением, который держала в руке, но она лишь мельком взглянула на него, не взяв у меня, как будто опасалась подцепить от него какую-то заразу. Наконец она отперла замок на воротах и тоже представилась: «Я сестра Мэри Фрэнсис. Следуйте за мной». В ее голосе звучала откровенная враждебность.

Я протиснулась со своим чемоданом в полуоткрытую створку ворот, после чего она с грохотом захлопнула ее и защелкнула дужку замка. Она была чуть ниже меня ростом, худощавая, и двигалась она быстро. Подол ее сутаны волочился по земле. Показалось, что у нее вообще нет ног. Я с трудом тащилась за ней, несколько раз останавливаясь, чтобы поставить чемодан на дорожку. Высаженные перед домом ясени, казалось, смотрели на меня и шелестели, словно перешептывались между собой, выражая свое неодобрение. Постепенно мы добрались до потемневшей деревянной входной двери, скрепленной крест-накрест металлическими полосами, и это напомнило мне темницу. Сестра Мэри Фрэнсис ни разу не обернулась в мою сторону, но когда мне удалось поравняться с ней, я опять услышала звяканье связки ключей. Один из них она сунула в замочную скважину и тяжело провернула им замок. Дверь медленно отворилась.

Одна из самых юных девушек вскрикнула во сне, заставив Айви вздрогнуть. Она накрыла свою постель покрывалом и на цыпочках подошла к девушке. Если дежурная сестра слышала ее крик, неприятности грозили им всем.

«Тс-с. – Она крепко обняла девушку, заливавшуюся слезами, и начала укачивать ее, чтобы успокоить. – Тише. Тебе надо снова заснуть. Тебе это нужно».

Она погладила ее мокрые щеки, а затем прокралась обратно к своей кровати. Перевела дыхание, прежде чем взяться за ручку и продолжить писать.

Когда сестра Мэри Фрэнсис скрылась в конце длинного, выложенного тусклым кафелем коридора, я успела оглядеть высокий сводчатый потолок и широкую лестницу, на самом верху которой висела доска с вырезанной на ней надписью: «Господь всемогущий! Дозволь всем павшим обрести новый путь к Тебе через молитвы и усердный труд». Я спешила вслед за сестрой Мэри и прошла мимо нескольких девушек – у некоторых были большие животы, у других нет, – они стояли на четвереньках и оттирали и без того безупречно чистый пол. Никто из них не отвлекся и даже не поднял взгляд, чтобы посмотреть на меня. Никто не попытался со мной заговорить.

Затем меня обдало паром. Я мельком заглянула в открытую дверь и поняла: там прачечная. Десятки девушек стояли у раковин, некоторые пропускали постельное белье через машину для отжима, а затем вывешивали на перекладины для сушки. У меня не было времени обдумать все увиденное сразу, но меня поразило, какая и там стояла гробовая тишина. Никто не произносил ни слова. Нарушила молчание только сестра Мэри Фрэнсис, дожидавшаяся меня в самом конце коридора с угрюмым выражением лица. «Поспешите, уж будьте любезны. Мать Карлин не может тратить на вас целый день. Чемодан оставьте пока здесь». Я поставила его на пол у двери и с волнением вошла в кабинет матери-настоятельницы.

Это была темная неуютная комната, всего лишь с одним маленьким окошком. За столом из красного дерева сидела устрашающего вида женщина в полном монашеском облачении. Я молча стояла перед ней, а она неотрывно записывала что-то в небольшой блокнот с черной обложкой. Я знала, что заводить разговор первой не разрешается. Наконец она посмотрела на меня, своим заостренным подбородком, бледным лицом и крючковатым носом она походила на ведьму. Ее портрет висел на стене у нее за спиной. На нем она выглядела значительно привлекательнее, чем в жизни.

Она слегка откашлялась и обратилась ко мне: «Как тебя зовут?» Я назвала ей имя и фамилию, но она тут же перебила меня, сказав, что теперь я не Айви, а буду зваться Мэри, поскольку носить собственные имена в приюте запрещается. Мной овладел приступ панического страха, слезы уже начали обжигать глаза, но я сумела сдержать их. «Все поступающие к нам девушки обязаны исполнять свой долг и проделывать порученную им работу. Вы начнете трудиться в прачечной. Я надеюсь, что вы будете так же трудолюбивы, как все мы, вставая рано и проводя день максимально продуктивно, участвуя в церковных службах и вымаливая у Бога прощение. Это вам понятно?» Мне с трудом удавалось сохранять ясность мысли, но я справилась с собой и ответила, что все поняла. Она велела сестре Мэри Фрэнсис показать мне мое место в спальне.

Когда я вышла из кабинета, моего чемодана не оказалось на месте, а сестра Мэри сказала, что больше он мне не понадобится. Я была близка к истерике. Ведь в нем лежала единственная фотография отца, которую я взяла с собой, и одеяльце, связанное мной заранее для моего будущего младенца. Розовое, потому что я уверена – у меня родится девочка. Я умоляла вернуть мне чемодан и напросилась: из кабинета вышла мать Карлин и жестоко отхлестала меня ремнем, прямо на глазах у всех, кто был в коридоре.

Айви до боли прикусила губу, вспомнив, что у нее отобрали фото отца. У нее словно украли его последнее прикосновение, последние минуты, проведенные с ним, тот воздушный поцелуй, который он послал ей, стоя внизу лестницы, пока она смотрела на него с верхней площадки, стоя в одной ночной сорочке. Сестра Мэри Фрэнсис непостижимым образом отобрала ее воспоминания, как Айви видела все в своем воображении. Однако она знала и то, что ей лучше воздержаться от любых упоминаний об отце в письме. Ей необходимо было заставить Алистера твердо понять: только он мог спасти ее и никакой другой помощи ей не от кого ждать.

Она почувствовала жжение в глазах. Ей был крайне нужен сон и отдых. У нее ныли руки, когда она заставляла себя писать дальше, ломило все тело, но подталкивала необходимость иметь законченное письмо под подушкой к утру. Иначе Патришия не успеет взять его и передать с остальной почтой пареньку, водившему грузовик с бельем из прачечной.

Потом я пошла за сестрой Мэри Фрэнсис по лестнице на второй этаж в свою спальню. По пути мне встретились другие девушки, и снова ни одна из них не взглянула на меня, не улыбнулась, не вымолвила ни слова. Сестра оставила меня в спальне, сказав мне переодеться в рабочий балахон. Комната была холодной и угрюмой. В ней рядами стояли койки, похожие на больничные, раковина умывальника с побитой эмалью располагалась под раздвижным окном. Помимо прочего бросались в глаза выцветшие шторы и колокольчик, висящий на стене. Затем мне показали прачечную. Нам приходится справляться с тяжелыми машинами для отжима и глажки, у всех девушек руки покраснели от постоянного полоскания в холодной воде. После шести часов работы в прачечной мы пообедали жидким супчиком с черствым хлебом. Во время еды нам не разрешается разговаривать. Нам практически постоянно запрещено всякое общение между собой.