Тара вспомнила, как уютно было в постели Леона, каким теплым было обвившееся вокруг нее тело и легкое дыхание во сне. Вспомнила она и о его тревожном поведении — теперь уже дважды. Она не представляла, что бы это могло значить, и потому беспокоилась. Но рано или поздно они с этим разберутся. Вместе. Любила ли она его? Любил ли он ее? Тара одернула себя: раз она занимается с ним любовью, то ответ на этот вопрос очевиден. Хотя все между ними произошло слишком быстро. С самого начала у нее не было сил сопротивляться ему. А может, ей нравилось это ощущение бессилия? Леон был единственным мужчиной из всех когда-либо встреченных ею, который обладал полной властью над ней.

Комнату пропитывала аура ее отца. Тара быстро спрыгнула с постели, подбежала к своему чемодану, достала оттуда ручку и блокнот и запрыгнула снова под теплое одеяло. Она вспомнила упражнение «Перепутье», которому обучил ее отец, когда ей было всего девять или десять лет. Оно ей тогда очень нравилось, она пользовалась им и позже, когда стала подростком. Но ей никогда не приходило в голову воспользоваться принципами «Перепутья» при выборе мужчины. Мысль была довольно нелепой. Но почему бы не попробовать? «Ладно, — решила Тара, чувствуя, как взыграла в ней авантюрная жилка, — начнем!» Вверху страницы печатными буквами она написала: «ЛЕОН СКИЛЛМЕН». Затем провела вертикальную черту, разделив страницу на две половинки: одна — «ЗА», другая — «ПРОТИВ».

Что касается «ЗА», то тут все просто: «умный», «светский», «образованный», «стильный», «успешный», «разбирающийся в искусстве и знающий мою работу», «художник», «сексуально…» Тара колебалась: потрясающий? обалденный? Она обычно записывала первое пришедшее на ум слово, анализом занималась позже, но сейчас ей не приходило в голову ни одного подходящего слова. Что-то тут было не так. Все время вертелись какие-то глупые слова. Заниматься любовью с Леоном было верхом наслаждения, но в его поведении чудилось ей что-то, сродни боли. Долго не знавший плотских радостей? Слишком чувственный? В его сексуальном порыве ощущалось какое-то отчаяние. Тара перешла к другой колонке: «два странных эпизода после занятий любовью», «Перри Готард в качестве друга», «расстрел акул», «не говорит о своем искусстве», «никаких предметов искусства в доме», «юмор…» Тара снова задумалась: «скользкий», решила она. Вспомнив его квартиру, вернулась к левой колонке «ЗА»: «вкус потрясающий». Затем в верхней части листка большими буквами написала: «ИСКУССТВО?».

Тара откинулась на подушку и задумалась, грызя ручку. Мысли обгоняли одна другую, чувства отказывались подчиняться, между бровей появилась морщинка, как бы разделяющая ее внутренние «ЗА» и «ПРОТИВ», тело наблюдало за битвой и ждало, готовое наградить победителя.

«Не хватает информации, — говорил отец в тех случаях, когда ей, как сейчас, не удавалось разобраться, — задай разные вопросы». Она снова взглянула на колонку «ПРОТИВ». Там были одни действия, не определения. Нужно узнать, что вызвало эти действия.

Тара вспомнила про статью Димитриоса и снова вылезла из постели, чтобы взять журнал и просмотреть заметки на полях. Возможно, они приоткроют ей частичку внутреннего мира Леона.

Тара собиралась открыть журнал, но услышала звуки, доносившиеся из комнаты родителей, и, не удержавшись, подкралась к двери. Они смеялись, скорее хихикали. Тара, потрясенная, отпрянула от двери: ее родители занимались любовью! Это в их-то возрасте!

«А почему бы и нет», — укорила она себя, снова устраиваясь в постели. «Это замечательно», — решила она. Нашла статью и принялась читать.

«Классическое греческое искусство. Умонастроение», Димитриос Коконас.

Она снова взглянула на дверь. А у Димитриоса тоже есть любовные отношения с женщинами? Но с кем? Она мысленно припомнила последние годы. Конечно, у Димитриоса были романтические связи, но с какими женщинами она видела его регулярно? На различные музейные и светские мероприятия они всегда ходили вместе, даже когда в ее жизни появлялся какой-нибудь мужчина. Учитель часто водил ее ужинать, даже на танцы, но всегда после работы. Свиданиями это не назовешь, скорее продолжение их рабочего дня, который в Афинах заканчивался не раньше семи или восьми вечера. Но она никогда не видела его, например, в ресторане со спутницей. Только в небольшой компании коллег или коллег с женами. А все остальное время, казалось, они были вместе. Если Димитриос устраивал вечеринку, она всегда играла роль хозяйки. И если вечеринки устраивали их друзья, они с Димитриосом, естественно, шли вместе. Они составляли своего рода «пару». Оба в течение многих лет были так преданы общей работе, что у них практически не оставалось времени для чего-то другого. Их жизнью была работа.

Таре даже стало как-то не по себе, когда она представила Димитриоса, влюбленного в неизвестную женщину, точно так же, как ее поразила мысль о родителях, занимающихся любовью. Подобно им, Димитриос был якорем в ее жизни, ей в голову не приходило, что у него могла быть своя собственная личная жизнь.

И неожиданно ей показалось странным, что она никогда раньше не смотрела на него с такой стороны. Как сказал тогда Димитриос, он знал ее любовников, имея в виду тех двух, с кем у нее были романы в Греции: Марка, бодрого молодого американца, который прилетел в Афины на лето, сдав экзамены в адвокатуру Бостона, и серьезно увлекся ею, но через полгода она потеряла к нему всякий интерес. Позднее был Жан-Клод, фотограф, работавший с предметами изобразительного искусства, он показался ей настоящей любовью, любовью всей ее жизни, потому что в свои тридцать лет представлялся ей более взрослым и зрелым вариантом ее прекрасного юного Майкла — только больше интеллекта и амбиций. Но после двухлетней связи с красавцем-французом ей пришлось неохотно признать, что главным в его жизни было не искусство — ему всего лишь нравилось фотографировать, и он случайно устроился на работу к издателю художественных альбомов. Он любил фотографию ради фотографии, в этом не было ничего плохого, вот только для нее мелковато.

И разумеется, до этого был Майкл, — Димитриос не знал о нем, — который навсегда останется в ее сердце. Хотя все звали его Майком, для нее он всегда был Майклом, ее первой любовью и первым любовником, оставившим неизгладимый след в ее душе.

Тара, уже в полудреме, вдруг ощутила, что лежит в той же самой кровати, где впервые, после того как повстречалась с ним в средней школе, предавалась мечтаниям о любви. В той самой кровати, куда, уже студенткой первого курса колледжа, она возвращалась из его постели и… из его любящих объятий, чтобы заснуть беспробудным сном без сновидений.

Майкл стал для нее первым романтическим эталоном, поскольку был первым мужчиной в ее жизни, который любил ее и который вел себя с нею так, что сразу привлек ее к себе. Майкл (ее белокурый Адонис) источал уверенность и мужскую силу викинга, смеялся над ее духовными выкрутасами, а не бежал от них, как делали другие поклонники, и успешно прошел все тесты, которые она для него придумывала, потому что не обращал на них внимания.

Когда ей было тринадцать лет и она в первый раз прочитала «Ромео и Джульетту», она рыдала над сценой в саду: