И, наконец, царствующих особ крайне возмутило то, что в ходе Вареннского кризиса с королем и членами его семьи обходились как с пленниками. Промолчать они уже не могли, и 25 августа 1791 года император Леопольд II и прусский король Фридрих-Вильгельм II встретились в саксонском замке Пильниц, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. Сам по себе факт подобной встречи стал наглядным свидетельством того, что Французская революция повлекла за собой радикальные сдвиги в системе международных отношений. На протяжении всего XVIII столетия Австрия и Пруссия находились в непримиримом соперничестве и всего лишь двумя годами ранее едва не оказались вовлечены в очередной конфликт. В новой же политической реальности, созданной французскими событиями, былым противникам пришлось пойти на сближение. В конференции королей также приняли участие лидеры французской роялистской эмиграции: младший брат короля граф д’Артуа, бывший министр Калонн и бывший командующий армией маркиз Буйе. 27 августа два монарха подписали Пильницкую декларацию, где подчеркнули, что положение, в которое поставлен король Франции, касается всех государей Европы. Исходя из этого, они призвали остальных монархов применить все необходимые средства для упрочения власти Людовика XVI и ради «блага французов». В завершение декларации сообщалось, что войска обоих государей получили приказ быть готовыми к действию.

Крайне туманный текст Пильницкого заявления не предполагал никаких конкретных обязательств и представлял собой скорее декларацию о намерениях. Вместе с тем угрожающий тон документа позволил французской революционной пропаганде использовать его для нагнетания военной истерии. Другим подобным жупелом была уже упомянутая «армия» Конде.

В отличие от своих предшественников – депутатов Учредительного собрания, которые полагали, что Революция закончена, члены Законодательного собрания так не считали и уже на первых заседаниях, посвященных процедурным вопросам, продемонстрировали конфронтационный настрой. Кутон, к примеру, предложил упростить порядок приветствия короля: по его мнению, при появлении монарха депутатам следовало встать и снять шляпы, но затем они могли сесть, как и он. Обращаться к монарху надо было не «сир» и не «ваше величество», а просто – «король французов».

Главными объектами нападок «левых» депутатов стали неприсягнувшие священники, эмигранты и монархи соседних государств. Республиканцы усердно раздували тему «аристократического заговора». Его, утверждали они, плетут эмигранты при поддержке иностранных деспотов, а их агентом внутри Франции выступает неконституционное духовенство. Нагнетая панические настроения, республиканское меньшинство Собрания сумело заручиться поддержкой аморфного большинства депутатов Болота.

7 октября 1791 года Кутон потребовал принять меры против неприсягнувших священников. 9 октября бордоский адвокат и жирондист Арман Жансоне обвинил их в подстрекательстве крестьян запада Франции к волнениям. 20 октября Бриссо обрушился с нападками на эмигрантов и приютивших их немецких князей.

9 ноября Собрание по предложению Бриссо приняло закон, угрожавший конфискацией имущества тем эмигрантам, кто в течение двух месяцев не вернется на родину. 29 ноября был принят другой закон, запретивший неприсягнувшим кюре вести церковные службы. Согласно этому акту, любой такой священник, оказавшийся на территории, охваченной массовыми беспорядками, мог получить, даже лично не участвуя в них, два года тюрьмы. Людовик XVI воспользовался своим конституционным правом вето и отклонил оба акта, вызвав бурю возмущения со стороны «левых» депутатов и прессы.

Впрочем, позиция короля не стала для «левых» неожиданностью. Возглавляемые Бриссо республиканцы для того и начали кампанию против неконституционного духовенства и эмигрантов, чтобы спровоцировать конфликт Собрания с королем, вынуждая монарха публично показать, что на самом деле он не примирился с Революцией. Той же цели служили и воинственные речи Бриссо с угрозами соседним государям. Лидер жирондистов полагал, что король не захочет воевать с ними и в какой-то момент открыто выступит против войны, еще больше скомпрометировав себя. Целью Бриссо и жирондистов было прежде всего установление республики. Провозглашаемая ими опасность войны, в реальность которой они, судя по их частной переписке, сами не слишком верили, позволяла дискредитировать монарха в глазах общественного мнения, выставив его «предателем нации». 30 декабря 1791 года, выступая в Якобинском клубе, Бриссо откровенно заявил: «Признаюсь, господа, я опасаюсь лишь одного – что нас не предадут. Нам нужны великие измены!»

Именно в ожидании «великих измен» жирондисты месяцем раньше, 27 ноября, побудили Собрание предъявить немецким князьям, и прежде всего курфюрсту Трира, ультиматум с требованием рассеять «сборища» французских эмигрантов, обосновавшихся на их территории. Очевидно, Бриссо и его сторонники рассчитывали, что король наложит на это решение вето и раскроет тем самым свою «предательскую» сущность.

Однако все пошло совсем не так, как планировали бриссотинцы. Людовик XVI не попался в расставленную ловушку пацифизма и утвердил ультиматум 14 декабря. Король и его окружение тоже сделали выбор в пользу войны, рассчитывая, что иностранные войска помогут им подавить революционное движение и восстановить абсолютную монархию. Поддержал курс на войну и генерал Лафайет, хотя совсем по другим причинам. Он рассчитывал, что, возглавив армию, сможет защитить конституционную монархию от посягательств республиканцев. Результатом его временного союза с роялистами стало назначение в декабре 1791 года графа Нарбонна, близкого к Лафайету, на пост военного министра. Нарбонн немедленно начал подготовку к войне, сформировав на границах три армии для вторжения на территорию будущего неприятеля.

В отличие от Лафайета и его сторонников, большинство фельянов выступало против войны, опасаясь, что она дестабилизирует общество и тем самым погубит с таким трудом созданную конституцию. Однако раскол в рядах «партии», вызванный действиями Лафайета, практически парализовал активность фельянов. Ни в Собрании, ни за его стенами они не смогли оказать сколько-нибудь убедительного сопротивления сползанию страны к войне.

Среди «левых» также не было единства мнений. Робеспьер и Марат выражали несогласие с Бриссо, предлагая сосредоточиться на борьбе с внутренним, а не внешним врагом. Война, считали они, повысит в обществе роль военных и создаст условия для того, чтобы один из завоевавших популярность генералов узурпировал власть. Зимой 1791–1792 годов продолжительные перепалки между Робеспьером и Бриссо не раз сотрясали стены Якобинского клуба. В конечном счете Бриссо своими призывами к «крестовому походу во имя свободы» сумел увлечь за собой большинство якобинцев, чем вызвал к себе глубочайшую ненависть оставшегося в меньшинстве Робеспьера.

Противники войны могли еще надеяться на то, что осторожность и благоразумие императора Леопольда II все же не позволят довести дело до открытого столкновения. Опасаясь за жизнь своей сестры, французской королевы Марии-Антуанетты, император не хотел обострять ситуацию и рекомендовал курфюрсту Трира выполнить требования, предъявленные ему Законодательным собранием. Дипломатической нотой от 21 декабря Леопольд II известил французскую сторону о согласии распустить «сборища» эмигрантов. Казалось бы, столь явная уступка лишила Собрание какого бы то ни было предлога для дальнейшего обострения ситуации, но «левые» решили поднять ставки еще выше. 25 января 1792 года по их инициативе Собрание предложило королю потребовать у императора формального отказа от Пильницкой декларации.