Чтобы отвлечь внимание общества от плачевной ситуации на фронте, революционеры вновь начали охоту на внутренних врагов. 27 мая 1792 года Законодательное собрание по предложению министра Ролана, поддержанного жирондистами, приняло новый закон против неприсягнувших священников. Отныне их предписывалось высылать в Гвиану – южноамериканскую колонию Франции, которую за губительный климат называли «сухой гильотиной», – или сажать в тюрьму, если того потребуют двадцать активных граждан. А уже 8 июня Собрание постановило создать под Парижем лагерь для 20 тысяч федератов – национальных гвардейцев из разных департаментов, которые должны были прибыть в столицу для празднования годовщины 14 июля. Жирондисты планировали использовать их как военную силу в борьбе против монархии. Король наложил вето на оба закона и отправил жирондистское правительство в отставку, назначив новыми министрами фельянов.

18 июня в Собрании было зачитано присланное из армии письмо Лафайета, в котором тот приветствовал отставку министров и обрушился с нападками на воцарившуюся в Париже «власть клубов», подменивших собою закон. Он призвал также к укреплению конституционного порядка и, соответственно, власти конституционного монарха. Выступление Лафайета вызвало взрыв негодования у республиканцев всех мастей, развернувших в печати кампанию с обвинением его в подготовке военного переворота.

20 июня революционные активисты парижских секций (районов) организовали манифестацию в честь годовщины Клятвы в зале для игры в мяч. Вывести на улицы им удалось немногих: восемь тысяч для более чем полумиллионного Парижа были каплей в море. Однако в ограниченном пространстве они создавали ощущение огромной толпы. Таким пространством сначала стало Законодательное собрание, заседавшее в Манеже Тюильри, после посещения которого манифестация направилась в королевскую резиденцию Тюильри. Охрана сопротивления не оказала, и толпа ворвалась во дворец. Людовик XVI вышел к манифестантам, чтобы предотвратить эксцессы, и оказался в их плотном окружении. Они несколько часов удерживали его, в грубой форме требуя вернуть к власти жирондистов и снять вето с законов. Обычно робкий и неуверенный, когда речь шла о принятии решений, король умел проявить упорство, когда его пытались к чему-либо принудить вопреки его воле. За эти несколько часов он позволил, чтобы парижанки надели ему на голову красный фригийский колпак, ставший во время Революции символом свободы, и выпил с ними вина за благополучие нации, но отказа от вето им у него вырвать так и не удалось. Наконец прибывший в Тюильри мэр Парижа Петион сумел вызволить монарха из рук его не слишком любезных подданных.

Пока король препирался с Собранием, а командующие армиями Лафайет и Люкнер пытались договориться со сменявшими друг друга военными министрами о плане дальнейших действий, Австрия и Пруссия завершили подготовку кампании, сосредоточив у границ Франции силы, которые не уступали по численности французским, но значительно превосходили их по своим боевым качествам и моральному настрою.

Во главе союзной армии встал герцог Брауншвейгский, считавшийся тогда одним из лучших полководцев Западной Европы. Еще молодым человеком он снискал себе громкую славу в годы Семилетней войны, сражаясь в рядах прусской армии. В 1787 году он командовал прусскими войсками, вторгшимися в Соединенные провинции, где провел молниеносную и, по мнению современников, образцовую кампанию. Его репутация была столь высока, что, готовясь к войне с Австрией, военный министр Нарбонн тайно направил к нему генерала Кюстина, чтобы уговорить знаменитого военачальника возглавить французскую армию, но герцог не согласился. Теперь же именно ему и предстояло руководить вторжением во Францию.

Между тем в Париже «партии» продолжали борьбу за власть. 28 июня в столицу из армии примчался генерал Лафайет. Он выступил в Собрании, потребовав привлечь к ответственности тех, кто 20 июня ворвался в королевскую резиденцию, а также их вдохновителей – клубистов-якобинцев. Фельяны и Равнина встретили речь знаменитого генерала аплодисментами, а попытка жирондистов вынести ему порицание провалилась. Однако каких-либо реальных последствий этот демарш не имел, так как Лафайету пришлось вернуться к своим войскам, после чего его противники «слева» снова перехватили инициативу. Более того, столь впечатляющее появление Лафайета в столице побудило два соперничавших крыла Якобинского клуба – приверженцев Бриссо и Робеспьера – объединиться против той общей угрозы, которую для них представляли сторонники конституционной монархии, стоявшие во главе армии.

С начала июля объединившиеся якобинцы взяли уверенный курс на свержение королевской власти. Идеологическое обоснование их действий в Собрании обеспечили ораторы-жирондисты Бриссо и Верньо, обвинявшие короля в измене и призывавшие «нанести удар по Тюильри». У якобинцев о том же говорил Робеспьер, у кордельеров – кордельерское трио.

11 июля Собрание заявило о том, что «Отечество в опасности». Это означало, что в национальную гвардию призываются все мужчины, способные держать в руках оружие. Если раньше служба там была уделом лишь активных граждан, имевших постоянное занятие и способных обеспечить себя формой и огнестрельным оружием, то теперь ряды национальной гвардии оказались открыты для всех без исключения. Тем, у кого не было денег на ружья, выдавались пики.

В обход королевского запрета Собрание пригласило национальных гвардейцев из провинции прибыть со своим оружием в столицу для празднования дня Федерации 14 июля. Со всей Франции в Париж двинулись отряды федератов. После праздника им было предложено отправиться на фронт, однако они не торопились это делать, требуя сначала низложить короля. К тому же призывали и активисты наиболее радикально настроенных секций Парижа. 29 июля в Якобинском клубе Робеспьер тоже заявил о необходимости свергнуть монарха и созвать Национальный конвент для пересмотра Конституции.

Тем временем герцог Брауншвейгский перед началом наступления союзных армий обратился 25 июля к парижанам с манифестом, выдержанном в резком и угрожающем тоне. Он обещал разрушить французскую столицу и покарать ее жителей, если королю будет причинен вред. Однако его угрозы вызвали именно те последствия, которые должны были предотвратить.

О манифесте герцога Брауншвейгского в Париже узнали 3 августа. В тот же вечер представители столичных секций приняли решение о низложении короля. В ночь с 9 на 10 августа уполномоченные от ряда секций Парижа собрались в Ратуше и, отстранив законно избранный муниципалитет, создали самозваную повстанческую Коммуну. Мэр Петион сообщил Собранию, что «народ теперь сам осуществляет свой суверенитет», и фактически сложил с себя ответственность за происходящее. В полночь ударил набат, подав сигнал к началу восстания.

Королевскую резиденцию Тюильри охраняли около тысячи швейцарских гвардейцев, примерно три сотни дворян-добровольцев и несколько рот национальной гвардии. Руководил всеми командующий национальной гвардией Парижа маркиз Антуан Галио Манда. Бывший офицер, почти сорок лет прослуживший в гвардии короля, он и на новом посту сохранил преданность государю и готов был защищать его до последней капли крови. Получив ночью вызов из мэрии и еще не зная, что власть там теперь принадлежит инсургентам, маркиз отправился в Ратушу, где был убит мятежной толпой. Защитники Тюильри остались без предводителя. Новым командующим национальной гвардией Коммуна назначила предпринимателя-пивовара Антуана Жозефа Сантера, сторонника восстания.