а колесницы не вижу. Выходит, государь, что колесница — это звук один…»[86]. Отсюда следует вывод: подобно тому как «колесница» — просто имя, обозначение собранных вместе деталей, перечисленных Нагасеной, так и «личность» — просто обозначение для «груд» (скандх) элементов, конституирующих индивида, в том числе его психическую (духовную) составляющую.

С другой стороны, пример с колесницей, использованный Нагосеной, можно истолковать несколько иначе. Очевидно, что дышло, ось и т. д., сваленные грудой, колесницу не образуют. Чтобы стать колесницей, они должны быть собраны вместе определенным образом. Именно этот образ их соединения и является сутью колесницы. Чтобы колесница считалась таковой, он должен быть неизменным, тогда как соединенные детали могут варьировать в достаточно широких пределах по материалу, отделке, размеру и т. д. Образ или, лучше сказать, порядок соединения, структурирования исходных материальных элементов возвращает нас к античным аналогам: платоновскому эйдосу и аристотелевской форме. Такое упорядочивающее начало выступает как «душа» предмета, его истинная сущность. Откуда оно берется? В случае с колесницей его привносит человек — мастер, изготовивший колесницу. В случае с личностью, надо полагать, его функцию выполняет «я», соединяющее в целостное осознанное переживание все разнообразные представления о внешней и внутренней среде. Причем оно объединяет представления, распределенные не только в пространстве, но и во времени.

Ощущение «я» длится, охватывая его прошлые состояния; оно не может быть представлено как точка, относящаяся исключительно к настоящему моменту[87]. Между тем если бы прошлые состояния «я» были лишь воспоминаниями, то вряд ли бы у нас возникало чувство единого «я», существовавшего в прошлом и существующего в настоящем. Нынешнее «я», безусловно, признавало бы свою преемственность с прошлыми «я», но отличало бы себя от них в силу различий в содержании нынешнего и прошлого опыта, а главное — в силу той разницы, которая существует между живым восприятием текущего момента и памятью о прошлых восприятиях. Такая память о прошлых «я» мало чем отличалась бы от памяти о высказанных мыслях и поступках других людей. Можно сказать, мы каждое мгновение рождались бы заново, располагая при этом все более обширным, но по сути чужим опытом прежних «я». Поскольку в действительности ничего похожего не происходит, то остается предположить, что прошлые «я» присутствуют в настоящем не как воспоминания, а сами по себе, сливаясь воедино с нынешним «я».

Отвлечемся ненадолго от проблемы «я» и зададимся вопросом, в чем состоит разница между воспоминанием, или мысленным представлением, и восприятием как феноменами. Восприятие кажется более ярким и детальным, тогда как представление являет собой как бы смысловой «скелет» восприятия, сохраняющий его характерные черты, которые позволяют устанавливать тождество представляемого объекта с воспринимаемым. При этом и восприятие, и представление должны рассматриваться как состояния сознания. Если применительно ко второму данный тезис вполне очевиден, то в отношении первого может возникнуть иллюзия, что оно непосредственно выражает взаимодействие сознания и внешнего мира. Однако то, что мир восприятий с присущими ему цветами, звуками и проч. (т. е. квалиа) так сильно отличается от физического мира, говорит о его принадлежности исключительно к сфере сознания.

Сущностной основой восприятия следует считать динамические состояния сознания, его определенную активность, вызванную сигналами от сенсорной системы; то есть любое восприятие как явление — это код, обозначающий конкретное динамическое состояние сознания, выступающее в качестве сущности данного явления. Динамизм выражается в том, что восприятие не мгновенно: оно длится, соединяя в себе последовательность моментов взаимодействия с воспринимаемым объектом в целостный образ[88].

Восприятие напрямую связано с понятием времени. То, что воспринимается, есть настоящее, тогда как предыдущие восприятия, перешедшие в представления, принадлежат прошлому, а экстраполяция этих представлений «по ту сторону» от настоящего момента дает то, что мы называем будущим. Получается, что именно особенности нашего восприятия определяют трехчастное деление времени (что отражено в философии Канта, считавшего время априорной формой чувственности). При этом превращение длящегося восприятия в застывшее представление, а настоящего — в прошлое словно окутано туманом неопределенности. На это обстоятельство указывал в своих лекциях Анри Бергсон: «Наше сознание сообщает нам, что, говоря о своем настоящем, мы думаем об определенном интервале длительности. Какой длительности? Ее невозможно точно установить; это нечто весьма непостоянное. Мое настоящее в данный момент — эта фраза, которую я произношу. Но это так лишь потому, что я хочу ограничить этой фразой поле своего внимания. …Внимание, которое могло бы неопределенно растягиваться, удерживало бы, вместе с предыдущей фразой, все предшествующие фразы лекции, и события, имевшие место до лекции, и сколь угодно большую долю того, что мы называем своим прошлым. Стало быть, различие, которое мы проводим между своим настоящим и прошлым, является если не произвольным, то по крайней мере зависящим от протяженности области, которая может быть охвачена нашим вниманием к жизни»[89].

Примечательно, что сегодня ряд ученых считает внимание едва ли не главной функцией сознающего «я». Восприятие длится, пока длится внимание, то есть непрерывная сфокусированность сознания на чем-то конкретном. Как только внимание теряет концентрацию, восприятие фиксирует новый момент настоящего. Мы осознаем это, поскольку сознание удерживает все эти моменты вместе и отличает последний из них от прочих в силу своей особой активности, которая ему соответствует.

Представление предполагает сравнительно меньшую активность сознания. Как правило, представление — это лишь бледная копия первоначального восприятия, не имеющая всей его полноты и силы. Действительно, вызванная внутренними факторами активность сознания (т. е. представление) обычно слабее активности, вызванной внешними факторами (т. е. восприятия). Все мы знаем, как сложно бывает сосредоточиться на своих мыслях под влиянием раздражающих внешних факторов и каким необычным кажется, когда кто-то настолько задумывается, что не замечает действия внешних раздражителей.

Вместе с тем механизм, посредством которого восприятия и представления становятся нашим осознанным опытом, во многом схож. Уже упоминавшийся мною невролог Рамачандран считает, что при мысленном представлении зрительного образа описанный выше процесс BCDE идет как бы в обратном порядке и возникающая в результате активность в первичной зрительной коре может быть почти столь же сильной, как при восприятии. Кроме того, при восприятии также задействуются высшие нервные центры, интерпретирующие и «достраивающие» сенсорные данные, что еще больше сближает восприятие с представлением. Учитывая все это, Рамачандран несколько эпатажно заявляет, что в каком-то смысле мы постоянно галлюцинируем. Задача восприятия состоит в том, чтобы определить, какая «галлюцинация» лучше всего соответствует текущему сенсорному сигналу.

Сопоставив отличительные черты восприятия и представления, можно заключить, что чувство своего «я» — это скорее восприятие, чем представление. Дело в том, что я не просто помню прежние «я», я непосредственно ощущаю единство всех «я», разбросанных во