– В чем же дело? Мы будем просить его оказать нам такую честь, а если этого недостаточно, то и прикажем. Если же и этого окажется мало, тогда мы сами пожалуем за ним. Вам нужно наше слово, что без герцога Бургундского мы не двинемся в путь? Мы вам это слово даем. Когда оскорбляют короля Франции, оскорбляют все французское дворянство, и если королевский герб подвергается бесчестию, ни один герб не остается незапятнанным. Готовьтесь же, любезный дядюшка, меньше чем через неделю мы выступаем.

На этом король закрыл заседание совета, чтобы еще посовещаться со своими секретарями. В тот же день двадцать именитых вельмож во главе с герцогом Бургундским получили приказ явиться с возможно большим количеством людей. Приказ был исполнен без промедления, ибо все истинные французы ненавидели герцога Бретонского; говорили, что король уже давно бы решился с ним разделаться, если бы не удерживали граф Фландрский и герцогиня Бургундская; что герцог Бретонский в душе англичанин и Клиссона ненавидит больше всего за то, что тот предан французам. Но на сей раз приказы были весьма строги. Казалось, король доведет теперь свое намерение до конца, если не случится вдруг какой-нибудь измены, ибо было известно, что многие из тех, кто должен был отправиться в поход вместе с королем, идут неохотно, и среди них втихомолку даже называли имена герцогов Беррийского и Бургундского.

Герцог Бургундский и в самом деле не торопился: он говорил, что этот поход чересчур обременителен для его провинции; что затеваемая война не имеет смысла и что она плохо кончится; что распря между коннетаблем и мессиром Пьером де Краоном многих людей не касается вовсе и потому несправедливо ради нее насильно вовлекать их в войну; что надо предоставить коннетаблю и де Краону самим уладить свои споры и не взваливать еще новое бремя на плечи народа. Того же мнения был и герцог Беррийский, однако король, герцог Орлеанский и весь королевский совет держались другого мнения, так что обоим герцогам пришлось повиноваться.

Едва только коннетабль смог наконец сесть в седло, король отдал приказ выступать из Парижа. В тот же вечер он попрощался с королевой, герцогиней Валентиной, с дамами и девицами, жившими во дворце Сен-Поль, после чего вместе с герцогом Орлеанским, герцогом Бурбонским, графом Намюрским и сеньором де Куси отправился ужинать к сиру де Монтегю, где и остался ночевать.

На другой день Карл с большим обозом двинулся в поход, но сделал остановку в Сен-Жермен-ан-Лэ, чтобы дождаться герцога Беррийского и герцога Бургундского. Видя, что они не являются, он отправил им такие приказы, не подчиниться которым было бы явным бунтарством, и пошел дальше, хотя врачи советовали ему не делать этого, предупреждая, что он не вполне здоров. Но Карл был преисполнен такой решимостью, что на все их уговоры отвечал: «Не понимаю, о чем вы толкуете! Никогда я себя так хорошо не чувствовал».

Короче, невзирая ни на что, он двинулся далее, переправился через Сену, пошел по дороге на Шартр и, не останавливаясь, прибыл в Анво, великолепный замок, принадлежащий сиру де Ла Ривьер, который принял короля со всею роскошью и со всеми подобающими почестями. Карл провел здесь три дня, а на четвертый день утром снова двинулся в Шартр, где вместе с герцогами Бурбонским и Орлеанским был принят братом сира де Монтегю, занимавшим здесь епископскую кафедру.

Через два дня в Шартр прибыли герцог Беррийский и граф де Ла Марш. Король справился у них о герцоге Бургундском и узнал, что он следует за ними. Наконец на четвертый день королю доложили, что герцог Бургундский уже в городе.

Король провел в Шартре неделю, потом направился в Ле-Ман. На всем пути к нему присоединялись войска из Артуа, из Пикардии, Вермандуа, словом, даже из самых отдаленных областей Франции, и все эти люди были страшно озлоблены против герцога Бретонского, по вине которого им приходилось переносить такие тяготы. Король всячески старался поддержать в них этот гнев и разжигал его своим собственным гневом.

Однако он слишком понадеялся на свои силы и свое здоровье. Постоянное раздражение, в которое приводили Карла всяческие помехи, то и дело чинимые его дядями для того, чтобы помешать начатому походу, приводили его в ярость, так что в Ле-Ман он прибыл уже совсем больным и еле держался на лошади. Пришлось здесь остановиться, хотя Карл и говорил, что отдых для него тягостнее, чем дело. Однако врачи, дяди и сам герцог Орлеанский считали, что недели на две, а то и на три надо сделать передышку.

Пребыванием в Ле-Мане воспользовались для того, чтобы убедить короля снова обратиться с письмом к герцогу Бретонскому. В Нант были посланы мессир Реньо де Руа, сир де Гарансье, сир де Шатель-Маран и мессир Топен де Кантемель, управитель замка Жизор: на этот раз король хотел, чтобы герцог Бретонский не мог усомниться в характере направленного к нему посольства. Четверо королевских посланцев отбыли из Ле-Мана в сопровождении сорока вооруженных всадников, с трубами впереди и с развернутыми штандартами, проследовали через Анжер и на третий день прибыли в Нант, где застали герцога Бретонского.

Они изложили герцогу требование короля выдать Пьера де Краона. Но, как и в первый раз, щедро одарив посланцев, герцог ответил, что не может выдать им человека, которого от него требуют, поскольку не знает, где этот человек скрывается; год назад он якобы слышал о том, что мессир де Краон люто ненавидит коннетабля и объявил ему смертельную войну; этот рыцарь сам ему говорил, что где бы и когда бы он ни повстречал Клиссона, он убьет его; но более ничего ему не известно и он удивлен, что король грозит ему войною за дело, столь мало его касающееся.

Когда королю передали этот ответ, он был очень болен, однако же приказал идти вперед и призвал оруженосцев, чтобы они надели на него оружие и доспехи. В то время как он поднимался с постели, явился гонец из Испании. Он привез письмо, на котором значилось: «Королю Франции, нашему грозному господину» и стояла подпись: «Иоланда де Бар, королева Арагона, Майорки, правительница Сардинии».

Королева писала Карлу, что, стараясь во всем ему угодить и зная, каким делом он теперь озабочен, она приказала задержать и заключить в Барселонскую тюрьму одного неизвестного рыцаря, пытавшегося за большие деньги нанять корабль и уплыть на нем в Неаполь; она добавляла, что, заподозрив в этом рыцаре Пьера де Краона, сообщает о своих подозрениях королю, дабы он немедленно выслал людей, которые могли бы опознать задержанного и, если она не ошиблась, доставить его королю. Письмо заканчивалось заверениями, что она была бы счастлива, если бы могла доставить этим известием удовольствие своему кузену и господину.

Сразу же по получении этого письма герцоги Бургундский и Беррийский воскликнули, что поход окончен и остается только всех распустить по домам, ибо тот, кого искали, безусловно, арестован. Однако король не хотел этого делать, и единственное, чего удалось от него добиться, так это того, что он послал в Барселону человека, дабы удостовериться в истине. Спустя три недели посланец возвратился и сообщил, что арестованный рыцарь вовсе не Пьер де Краон.

Тут король страшно разгневался на своих дядей, поняв, что все эти проволочки дело их рук; отныне он решил никого больше не слушаться, поступать по собственному усмотрению и вызвал к себе своих маршалов. Сам он был так болен, что никуда не выходил. Маршалам же приказал поскорее направить все войско вместе с обозами в Анжер, поскольку имел твердое намерение возвращаться назад лишь после того, как сместит герцога Бретонского и на его место назначит губернатора.