— Вы готовы? — спрашивает Люк и звякает ключами от машины.

Но Ланни достает из книжного шкафа книгу — маленькую, чуть больше ее ладони. Суперобложки нет, переплет на уголках обтрепался до картона, проступающего, словно бутон через чашелистики. Люк не сразу узнает эту книгу, а в детстве она была его любимой, и, наверное, мать именно поэтому столько лет хранила ее. «Нефритовая пагода» — классическая детская книжка, в духе Киплинга, но не Киплинг. История, написанная английским эмигрантом в далекой стране. История о китайском принце и европейской принцессе — или просто о девушке из Европы, иллюстрированная рисунками автора, выполненными пером и чернилами. Ланни перелистывает страницы.

— Вам знакома эта книжка? — спрашивает Люк. — Я ее когда-то любил… Ну, вы же видите, как она зачитана. Переплет почти целиком протерся. Наверное, ее с тех пор не переиздавали.

Ланни протягивает раскрытую книгу Люку и указывает на одну из иллюстраций. Будь он проклят, если это не она! Она в старинном платье, ее волосы уложены в высокую прическу, но лицо в форме сердечка — точно ее, и немного надменные глаза — тоже.

— Я познакомилась с Оливером, автором этой книги, когда мы оба жили в Гонконге. В то время он был простым британским чиновником. Он сильно пил и упрашивал офицерских жен позировать для его «маленького проекта», как он это называл. Только я согласилась, а остальные сочли, что это возмутительно и дерзко с его стороны, что он просто-напросто хочет заманить женщину к себе в квартиру.

У Люка сосет под ложечкой, сердце взволнованно бьется. Девушка с иллюстрации стоит перед ним во плоти. Происходит странное волшебство. Та, которая была ему известна только умозрительно, бестелесно, вдруг материализуется. У Люка такое чувство, что он сейчас упадет в обморок.

В следующее мгновение Ланни оказывается рядом с ним и спешит к двери:

— Я готова. Пойдемте.

Сент-Эндрю

1816 год

Мое заветное желание исполнилось. Джонатан сделал меня женщиной и своей любовницей. Ничего более. Я жила в состоянии неуверенности, потому что не могла увидеться с ним с того волнующего и пугающего дня.

Наступила зима.

Зима в нашей части штата Мэн была суровой. Метель сменялась метелью, за пару дней снег ложился сугробами по пояс. Ни пройти ни проехать. Все усилия людей были направлены на то, чтобы не помереть от холода и голода и сберечь домашнюю живность. Всю работу вне дома приходилось делать по пояс в снегу. Пока успевали протоптать дорожку до амбара и выпаса и пробить прорубь в ручье, чтобы можно было брать воду для себя и скота, когда коровы и овцы понемногу привыкали ходить по усыпанному снегом полю, — словом, к тому времени, когда все уже входило в более или менее привычную колею, на долину обрушивалась новая снежная буря.

Я сидела у окна и смотрела на следы санных полозьев. Слой снега составлял не меньше двух футов.[7]Я горячо молилась о том, чтобы снег перестал идти, чтобы он затвердел и мы бы смогли в воскресенье пойти в церковь. Для меня это была единственная возможность увидеть Джонатана. Мне было нужно, чтобы он рассеял мои страхи, чтобы сказал мне, что овладел мной не потому, что теперь у него не стало Софии, а потому, что он желал меня. А быть может, потому, что он любил меня.

Миновало несколько недель, и вот наконец снег немного затвердел, и отец сказал, что в воскресенье мы отправимся в церковь. В другое время года такая новость не вызвала бы особого восторга, а в этот день у меня было такое чувство, словно отец сказал: «Мы поедем на бал». Мэве, Глиннис и я несколько дней решали, что наденем в воскресенье. Гадали, как вывести пятно с любимого платья, кто кому сделает прическу. Даже Невин с нетерпением ждал воскресенья как возможности выбраться на волю из тесного дома.

Мы с отцом отвезли сестер, брата и мать в католическую церковь и отправились к своей, протестантской. Отец знал, почему я пошла на службу с ним, поэтому, наверное, догадывался, почему сегодня я волнуюсь больше обычного. А после службы, поскольку лужайку занесло снегом, паства осталась в церкви. Люди сгрудились в проходах между скамьями, в коридорах, на лестницах. Кругом были слышны веселые голоса людей, которые слишком долго просидели по домам и теперь радовались возможности поболтать с соседями.

Я проталкивалась сквозь толпу в поисках Джонатана. До меня долетали обрывки разговоров горожан — как им было скучно, как тоскливо, как все устали от сушеного гороха, который нужно было толочь в муку, от свиной солонины. Все эти разговоры отлетали от меня, как мячики. Проходя мимо узкого окна, я увидела вдалеке кладбище и могилу Софии. Холмик уже осел, и снег на могиле лежал ниже, чем вокруг.

Наконец я заметила Джонатана. Он тоже пробирался через толпу. Похоже, искал меня. Мы встретились у подножия лестницы, ведущей на балкон. Со всех сторон плотно стояли горожане, мы с Джонатаном не могли говорить свободно — обязательно кто-нибудь подслушал бы наш разговор.

— Как очаровательно ты сегодня выглядишь, Ланни, — сказал Джонатан учтиво.

Это было совершенно невинное замечание, но Джонатан моего детства никогда бы не обратил внимания на мою внешность. Он на меня смотрел не более внимательно, чем, скажем, на других мальчиков.

Я не смогла ответить на комплимент. Я только покраснела.

Джонатан наклонился ко мне и прошептал на ухо:

— Последние три недели были невыносимы. Приходи в свой амбар сегодня, за час до заката. Я с нетерпением буду ждать тебя там.

Конечно, в церкви я никак не могла спросить Джонатана о чем бы то ни было, не могла попросить его утешить мое смятенное сердце. И, честно говоря, что бы он мне ни сказал, это не удержало бы меня от встречи. Я сгорала от желания с ним увидеться.

В тот вечер все мои страхи развеялись. Целый час я чувствовала себя центром мира Джонатана. Чего еще можно было желать? Вся его суть выражалась в каждом прикосновении — в том, как он развязывал ленточки и расстегивал пуговицы на моей одежде, как он нежно гладил мои волосы, как целовал мои обнаженные плечи, покрытые пупырышками гусиной кожи. Потом мы лежали на сене, обнявшись, и какое же это было счастье — лежать рядом с ним, в его объятиях и чувствовать, как он крепко прижимается ко мне. Казалось, он, как и я, не хочет, чтобы хоть что-то могло нас разделить. Никакая радость не может сравниться с той радостью, когда получаешь то, чего жаждал, о чем молился. Я была именно там, где хотела быть, но теперь ощущала, как секунда бежит за секундой, и понимала, что мои домашние гадают, куда я подевалась.

Я неохотно убрала руки Джонатана со своей талии:

— Я не могу остаться. Я должна вернуться… но, знаешь, порой мне так хочется, чтобы я могла пойти еще куда-то, а не домой.

Я хотела сказать только одно: что мне не хочется покидать эту теплую гавань его объятий, но вышло так, что я проговорилась и сказала ему правду, которая сжигала меня огнем. Мне стало стыдно, я не должна была в этом признаваться, но слово — не воробей… Джонатан озадаченно посмотрел на меня: