Два монаха, один – высокий и тощий, другой – низкий и коренастый, поеживаясь от свежего ветра, крутившегося у подножия горы Монсегюр, наблюдали за происходящим.

– Господи Боже! – вдруг воскликнул худой. – Они все идут, Ферье! Неужели так много еретиков отвергли покаяние?

– А пусть бы и все! – спокойно заметил его спутник, опиравшийся на тяжелый железный посох. – Меньше работы для святой инквизиции. Ересь надо выжигать каленым железом и так, чтобы не прорастала вновь! Но ты зря беспокоишься, брат Дюран, половина осажденных приняла наши условия.

– Но все равно их слишком много! – поежился высокий монах. – И с ними женщины и дети…

– С этими женщинами они жили в блуде, – сурово проговорил Ферье, – избегая таинства церковного брака. И если блудницы решили последовать за теми, кто их совратил… О детях тоже не стоит печалиться. Из детей еретиков вырастают еще более закоренелые еретики, лучше зло уничтожить, пока оно не успело расцвести. И не волнуйтесь, что их много. Я ждал этого, и наши кнехты не зря всю неделю таскали дрова. Хватит на всех.

Тем временем голова процессии, миновав двойной забор из кнехтов, вдоль которого спускалась с вершины, ступила на равнину и вскоре уперлась в плотный строй воинов, преградивших им путь лесом копий. Возникла заминка, но подоспевший монах с железным посохом подал знак – строй расступился. Взору всех, и стоявших у подножия горы, и еще спускавшихся по ее склону, открылся огромный помост, зигзагом прочертивший равнину. Он был укреплен толстых столбах, вбитых в землю, и словно дорожка по гребню дамбы, бежал по огромным кучам хвороста. Старик, шедший впереди колонны, поднял выше голову и, подойдя к началу помоста, по ступеням стал взбираться наверх. За ним последовали другие. Колонна медленно спускалась с горы, постепенно заполняла помост, образуя вместо светлой дорожки толстый и широкий зигзаг. Когда последний человек поднялся на помост, к монахам подошел рыцарь в богатых черненых доспехах. Остроконечный простой шлем его украшали пышные перья.

– Прикажете их заковать? – спросил рыцарь, нервно кусая губы.

– Незачем! – ответил коренастый монах. – Они будут стоять. А если кто и спрыгнет с костра, у вас есть луки и копья.

– Мы воины, а не палачи! – потемнел лицом рыцарь.

– Вы воины Господа! – спокойно возразил монах. – И обязаны выполнять волю слуг Господних. Командуйте, Юг дез Арси!

– Мой сюзерен, добрый король Людовик, повелел мне взять Монсегюр, и я его взял, – холодно ответил рыцарь. – Папский легат велел мне дать людей для охраны аутодафе, и я их дал. Но никто на свете: ни король, ни папский легат, не могут приказать мне, виконту, сжигать женщин и детей. Командуйте сами!

Рыцарь повернулся и решительно зашагал по долине. Слуга подвел к нему коня, рыцарь вскочил в седло и, не оглядываясь, поскакал прочь. Следом, швыряя во все стороны комки грязи от подкованных копыт, помчалась свита.

Отбросив в сторону посох, Ферье вырвал факел из рук стоявшего рядом кнехта. Дюран побежал вдоль строя, крича и ругаясь. Факелоносцы, подгоняемые им, выстроились в цепочку, и горящая пунктирная линия постепенно сомкнулась вокруг помоста. Ферье высоко поднял свой факел и сунул его в хворост. Кнехты, державшие факелы наготове, последовали его примеру.

Костер занялся не сразу. Сначала пламя, как бы пробуя хворост на вкус, топталось у его подножия, затем разом рвануло широкими языками к небу, оглушительно потрескивая и гудя. И тут же над долиной поплыла торжественная мелодия гимна. Люди на помосте, взявшись за руки и подняв лица к солнцу, самозабвенно пели; сотни голосов сливались в один мощный звук, эхом отражавшийся в горах. Строй вокруг помоста заколыхался, несколько копий упало на землю, а один обезумевший кнехт выскочил из ряда и очумело понесся к костру.

Дюран ловко оглушил его палицей и, размахивая ею, побежал вдоль строя, крича на воинов. Строй замер, тысячи глаз мрачно смотрели на монаха, а он, внутренне ежась под этими взглядами, продолжал угрожать и махать палицей. Тем временем пламя прорвалось сквозь широкие щели помоста, люди стали вспыхивать факелами и один за другим падали в ревущее огненное марево. Запах горелых волос и плоти пополз по долине. Дюран не отрывал взгляд от бушующего огня. Напротив него на помосте стоял высокий рыцарь с девочкой на руках. Девочка, видимо, задохнувшись в дыму, свесила голову с его плеча. Их одежда и волосы обгорели, но рыцарь, черный, как эфиоп, все еще стоял прямо, в упор глядя на Дюрана пронзительно голубыми глазами, особенно заметными на его почерневшем лице. Пламя гудело вокруг него, но рыцарь стоял, и Дюран, уронив палицу и отчаянно крестясь, попятился к строю…

* * *

Несколько слезинок выкатилось из-под закрытых век Кузьмы.

– Вика! Маша! – крикнул он, но никто не откликнулся, и он отчаянно позвал снова:

– Маша! Маша!..

Босые ноги быстро прошлепали по полу, ласковая рука нежно погладила его по голове. Затем теплые губы нежно коснулись его губ.

– Я здесь, Кузьма, я здесь…

И он, всхлипнув от радости, что есть силы, обеими руками прижал к себе ее, любимую и желанную…

Выехали с опозданием. Во-первых, проснулись поздно, а, во-вторых, заканетелил Кузьма. Сначала он потребовал ксерокопию дневника Ломтева, и Рита, тупо соображая спросонок, прямо в ночной рубашке сновала по квартире, разыскивая ее. А Кузьма же, получив желаемое, сунул листки в карман, не читая. Затем он попросил Риту разыскать инструмент. Рита безропотно полезла на антресоли. Все перевернув там, она, наконец, нашла туристский топорик и саперную лопатку, бог весть как сохранившиеся с тех времен, когда ее отец, молодой и неженатый, кочевал по стране с рюкзаком. Тогда, кстати, он и набрел на красавицу-официантку – свою будущую жену и мать Риты… Так что шел одиннадцатый час, когда они спустились во двор к машине.

Машину вел Кузьма. Он сразу по-хозяйски подошел к водительской двери, и Рита не стала спорить. Она вообще все утро была эдакая мягкая и пушистая: ни о чем его не распрашивала, со всем соглашалась… Тихая радость, переполнявшая ее с той самой минуты, как она открыла глаза, настолько прочно поселилась внутри ее, что она не обращала внимания на хмурое лицо спутника и косые взгляды, которые он время от времени бросал на нее. А когда машина вырвалась из городских теснин на простор шоссе, Рита сделала музыку в салоне громче и с наслаждением откинулась на спинку сиденья.

– Сияешь? – услышала она недружелюбный голос. – Добилась все-таки своего? Еще одного вписала в список?

Рита только засмеялась в ответ. Сейчас ее никто не мог обидеть.

– Ты-то чего распереживался? – примирительно спросила она, видя, что Кузьма не отстанет. – Что такого случилось? В первый раз изменил жене? А я так думаю, что не изменил. Это ты не меня, а ее обнимал сегодня ночью.

– В первый раз, может быть, и так, – вздохнул Кузьма, и лицо его смягчилось. – Но потом, когда мы перебрались в твою постель, чтобы диван не скрипел…