Я упрямо выгнула бровь, продолжая держать монету на цепочке в нескольких дюймах от его груди.

– Ты надо мной издеваешься, да? – спросил он, впиваясь в меня взглядом.

– Прошу, – спокойно сказала я. – Так просто ты от меня не отделаешься. – Я приподнялась на носочки, набросила цепочку ему на шею и встала, подбоченившись. – За этот пенсовик я хочу узнать твои мысли.

Положив маленькую медную монетку на свою большую ладонь, Джош молча на нее посмотрел. Тень улыбки появилась на его губах и тут же исчезла. Он вздохнул, признавая поражение, но битва еще только началась.

– Я подумал…

– Что ты подумал?

– Нет ли здесь кого-нибудь…

– Что?! – взвизгнула я.

С момента его ухода в квартире ничего не изменилось, не считая меня самой. И как такое могло прийти ему в голову? Платье, которое он с меня снял, до сих пор свисало с деревянного кофейного столика, кружевной лифчик валялся на пороге ванной, а трусы – где-то в простынях.

Джош выдохнул, стараясь успокоиться:

– Ты выглянула из-за двери через щелку, а потом оставила меня стоять в коридоре, как будто я человек с улицы, которого небезопасно впускать. Ты нервная и ведешь себя странно. Что еще я мог подумать?

Он повысил голос. С каждым словом его раздражение нарастало.

– По-твоему, в моей квартире кто-то мог быть наутро после того, как мы… Ты это серьезно?

У меня подвело живот. Видно, какая-то девушка с ним так поступила. Теперь он был бдителен и оделся в броню, которую я лишь слегка поцарапала. Его глаза расширились: наверное, он понял, что я о многом догадалась.

– Ну ладно. – Джош протянул мне стаканы с кофе. – Давай начнем сначала. – (Я скрестила руки под грудью.) – Эйвери, что с тобой происходит? Это из-за ночи? Ты не уверена… во мне?

Я покачала головой и выставила ладони вперед:

– Прекрати.

Джош посмотрел на часы и вздохнул, издав грудной звук, похожий на рычание.

– Мне пора идти. Пожалуйста, скажи, что не так. А то я весь день буду сходить с ума.

– Из-за чего? – Я уронила руки и раздраженно застонала.

Он наморщил нос:

– Что?

– Из-за чего тебе волноваться?

На лице Джоша выразилось такое напряжение, будто я разговаривала с ним на иностранном языке:

– Эйвери, какого черта?

– Ты изменился.

– Ты тоже! – рявкнул он в ответ.

– Но ты… Я ведь встречалась с молодыми людьми и раньше… Ты…

Он спросил, прищурившись:

– Когда?

– Джош Эйвери, – обиженно нахмурилась я, – я родилась не в день первой встречи с тобой.

– Не говори ерунды!

– Если что-то в тебе изменилось, то точно не твоя самонадеянность.

– Такой ты еще ни с кем не была. Я это знаю. И ты знаешь. Перестань морочить мне голову. Что, черт возьми, с тобой творится? Я в игры не играл, все выложил как есть, а ты теперь… Эйвери, что ты делаешь? Хочешь меня оттолкнуть?

– Нет. – Слезы уже начинали жечь мне глаза. С каждым его новым словом в груди становилось теснее. – Подумай сам. Почему ты так легко на это идешь? Почему со мной ты стал вести себя совершенно не так, как с другими? У тебя что, озарение свыше?

– Да, черт подери, озарение! – прокричал Джош. – Ты-то чем недовольна?

Я сглотнула. На языке вертелся вопрос, но я боялась, что, произнеся его вслух, разрушу свой сон.

– Все это произошло с тобой из-за аварии? – все-таки спросила я. – Из-за того, что ты видел меня, когда мне нужна была помощь?

– Да, – ответил он, не колеблясь.

Я охнула: эта реакция была непроизвольной, как коленный рефлекс. От такого признания мне стало даже больнее, чем было в момент той аварии, с которой начались наши отношения.

– Эйвери! – Джош поставил кофейные стаканы на столик. – Таким засранцам, как я, иногда везет: некоторые из нас просыпаются. Я проснулся, когда взял тебя на руки после аварии. Дело не в том, что я тебя пожалел или возомнил себя божеством. – Он усмехнулся. – Я каждый раз умоляю тебя о новом свидании и стою у тебя под дверью с кофе в руках, потому что изменился. А изменился я потому, что не хочу быть тем, за кого ты меня принимала.

– Ты не засранец, – пробормотала я.

– Я был им, но изменился, причем резко. Не спорю. Надо было начать меняться раньше. Много времени ушло впустую, и я понял это, когда чуть не потерял тебя.

Я прикусила губу, ожидая, что он придет к другому заключению. Все было слишком реально, происходило слишком быстро, и я боялась отдать сердце тому, кто знает, как его разбить.

– Эйвери, детка. – Он опять посмотрел на часы, и его подбородок дрогнул. – Мне пора на работу.

– Хорошо, – кивнула я. – Не надо было мне начинать этот разговор.

– Скажи мне, что с тобой все в порядке. Что с нами все в порядке.

Я еще раз кивнула. Он подошел ближе и привлек меня к себе. Как только я вдохнула его запах, мне полегчало. Это была не игра, не борьба, не психологическая травма. Он действительно беспокоился обо мне, и я очень хотела верить, что достойна чьей-то заботы.

– Подожди до вечера. – Джош поцеловал меня в висок. – Я приду, и мы договорим.

– Со мной действительно все в порядке, – ответила я, чувствуя себя глупо. – Просто что-то нашло.

Джош запустил руку в мои мокрые волосы и, когда я подняла глаза, запечатал мне рот долгим настойчивым поцелуем. Отстраняясь, он прикусил мою нижнюю губу. На коже остался след.

– Увидимся через восемь часов. – Джош, еще не остывший после нашего спора и поцелуя, взял свою чашку, вышел и захлопнул за собой дверь.

Я закрыла задвижку и, пятясь, вернулась в гостиную.

– Обалдеть! – выдохнула я, наткнувшись голыми икрами на кофейный столик.

* * *

Меня накрыло. Я чувствовала это, когда слонялась по квартире и покупала еду в ресторанчике «Джей-Вок». Это чувство сидело на пустом стуле напротив меня, когда я доедала свою жареную курицу с рисовой лапшой в комнате отдыха. Я наполнялась этим с каждым кусочком пищи, с каждым глотком воды, с каждым входящим или выходящим человеком. Я запала на Джоша Эйвери – Мак-Бабника, парамедика, которого невозможно приручить.

– Я тебя люблю, но ты дура, – сказала Деб, сидя передо мной и облизывая жирные пальцы. – Да-да, я имею в виду Джоша.

– Он не глупый.

– Конечно. Вкус на женщин у него есть. По крайней мере, с прошлого месяца появился. А то чертова Эштон была небось, как кошачье дерьмо под соусом из грибковой слизи.

Я подавила рвотный позыв, подступивший к горлу при мысли о подобном блюде.