…Время приближалось к летним каникулам. Старик отец перевел Верещагину в Париж небольшую сумму денег из наследства, оставшегося после умершего в Любцах дяди Алексея. Деньги были очень кстати. Верещагин намеревался в каникулы вновь поехать в Закавказье, изучать там быт народа и рисовать для будущих работ. Это намерение, благодаря отцовской помощи, оказалось вполне осуществимым.

Вторая поездка в Закавказье

Из Парижа в Закавказье Верещагин ехал не через Петербург, а через Женеву, Вену и по Дунаю — до Черного моря. В Женеве он задержался на несколько дней у своего брата Николая, заканчивавшего в ту пору обучение образцовому ведению сельского хозяйства и сыроварению. Николай, довольный неожиданным приездом брата, водил его по городу, по цветущим бульварам и паркам, показывал музеи Женевы, гавань с многочисленными кораблями, красивое Женевское озеро, защищенное горами от всех ветров, приозерные поля, виноградники, хозяйства фермеров и швейцарские сыроварни. Усталые после долгих экскурсий по городу, они отдыхали на солнечной веранде, обрамленной зеленью, и вели задушевный разговор. Николай, на первый взгляд тихий человек, увлеченно рассказывал о том, как он наконец усвоил способы изготовления различных сыров — швейцарского, лимбургского, голландского, тильзитского, как делаются сыры бри и честер, и какой они имеют вкус, и какие на них существуют цены.

Впервые Василий Васильевич услышал от брата о его намерениях серьезно заняться сыроварением и маслоделием в России, чтобы поставить это дело не как-нибудь, а на артельной кооперативной основе. В селе Отроковичах, Тверской губернии, крестьяне согласились организовать первую в России артель сыроваров. В другом селе — Ефимово, той же Тверской губернии, — Николай Васильевич во время летней практики сумел уговорить крестьян открыть школу молочного хозяйства, рассчитывая подготовить мастеров сыроварения в Новгородской, Ярославской и особенно в Вологодской губерниях, где благодаря хорошим кормам водится породистый молочный скот. Верещагина заинтересовали прогрессивные планы брата, он перелистывал его тетради, рассматривал схемы и чертежи различной аппаратуры. Часть этих приспособлений принадлежала изобретательному уму Николая. Разобравшись в тетрадях брата, Василий Васильевич понял, Что Николай не зря учился, знания его, примененные на практике, будут полезны для народа.

Николай развернул папку со счетами и квитанциями на большие суммы, выплаченные им в Швейцарии за сепараторы и инструменты для сыроварения, и, листая документы, сказал:

— На десять тысяч рублей этого добра мною уже отправлено в тверское село Отроковичи.

— Откуда же у тебя такие деньги?

— В кредит, под гарантию «Вольного экономического общества».

— Вот в таких делах я, пожалуй, запутался бы. Мое дело проще: бумага, карандаши, кисти, краски и холст. Этюдник за спину — и пошел во чисто поле! Рисуй, пиши, что душе желательно. А твое дело — коммерческое, кооперативное, общественное. Отец помогает?

— Не густо. А тебе?

— На разъезды перепадает. Скупо живу. Как, бывало, Ломоносов: денежка на хлеб, денежка на квас, остальное — на предметы по рисованию. Наш батька широко не размахнется: знает счет копеечке. От дяди Алеши недавно наследство ему досталось, казалось, чего бы тут жадничать!

— Ему, Вася, видней. Не думаешь нынче побывать в череповецких краях? — спросил Николай.

— Все будет зависеть от рубля. Надо бы повидать родителей, у них теперь там двойное хозяйство: Пертовка и Любцы, двойная забота. Опять же и другие братья — Сашка, Сергей — учатся, тоже хлопот требуют…

— Да, всё это верно, не мы одни с тобой докучаем отцу-матери. Ничего, теперь близко то время, когда встанем на ноги, — сказал Николай. — Я обоснуюсь в Тверской губернии и в помощи отца нуждаться не буду. А как идут твои дела? Не разочаровался в избранном пути? Я знаю из писем отца, будто бы ты в Питере, в Академии художеств, с кем-то не поладил, разошелся и, недоучившись, ушел. А ведь как ты туда рвался! Не посчитался ни с военной службой, ни с желанием родителей…

— Я ни с кем не ссорился в Академии. Учился я хорошо, к учению относился честно; не моя вина в том, что у меня голова не так устроена, как у других. Стал я осмысливать направление искусства, что к чему, и усмотрел: Академия как заправительница искусства в России, как властительница дум и помыслов молодых художников отжила, устарела, ушла в древность и нуждается в разрушении. Я начал было протестовать, а потом решил уйти.

— А Париж, Жером — что, там у них другие порядки? — спросил Николай.

— Порядки почти те же… Но Жером, замечательный мастер живописи, очень близок к реализму. За год у него я многому научился. После поездки в Закавказье я снова вернусь к нему в мастерскую. — Василий Васильевич задумался и проговорил, с сожалением: — А учиться живописи мне надо было с самого детства. Отец и мать зря в ту пору тормозили мои способности. Сколько лет потрачено, чтобы я гардемарином стал! А для какого черта мне это надобно? Какой из меня офицер?.. Помню, в детстве я скопировал тройку лошадей с головного платка нашей няни. Вот тогда-то, и надо было не просто поощрить меня похвальным словом, а учить и учить рисованию. Теперь бы я гораздо крупнее шагал, если бы идти к живописи не через Морской корпус, а другим, прямым, более близким путем.

— Не горюй, Вася, — успокоительно сказал Николай. — Характер у тебя такой, что никакие преграды не помешают тебе совершенствоваться. Учись где угодно, но не забывай о русской земле, чувствуй ее под своими ногами. Крепче стоять будешь.

— Понимаю, брат, понимаю, — соглашался Василий Васильевич. — «И дым отечества нам сладок и приятен». Быть может, это сказано иронически, но с глубоким смыслом. Спасибо, брат, за добрый совет…

После этой недолгой встречи братья еще крепче и убежденнее полюбили друг друга.

Николай, проводив до вокзала Василия, вернулся на квартиру и в тот